Ты не пропал без вести, дядя Вася!

Управление образования Администрации Тисульского муниципального района

Муниципальное бюджетное образовательное учреждение

Барандатская средняя общеобразовательная школа  

«Ты не пропал без вести, дядя Вася!»

(Сочинение-импровизация по материалам школьного музея)

Работа на районную краеведческую конференцию

«Живи, Тисульская земля!»

(внеконкурсная программа «Любимый сердцу уголок»)

Номинация: литературно-краеведческое произведение  

Митюшин Виктор, ученик 11 класса  

Барандатской школы

Дом. адрес: 652216, Кемеровская область, Тисульский район, с. Б. Барандат, ул. Молодёжная, 21

                                                                Руководитель-консультант:

                                                             Клюева Наталья Витальевна,

                                                             учитель русского языка и литературы

Барандатской школы

Адрес: 652216, Кемеровская область, Тисульский район, с. Б. Барандат, ул. Молодёжная, 4-1

Тисуль

2015

Ты не пропал без вести, дядя Вася!

Почти семьдесят лет назад отгремели последние залпы Второй мировой войны. Возвратились домой миллионы мужчин, изведавших страшнейшие тяготы, которые когда-либо доставались на долю человека. И много миллионов не вернулось. Они остались на бескрайних полях сражений или в пепле концлагерных кремационных печей.

Сегодня говорят, что не осталось тайн и мы знаем всё о войне. Но если мы знаем все, то откуда щемящая тоска, которую чувствуешь, когда звучит гимн Великой Отечественной – «Вставай, страна огромная…»?  Откуда боль, от которой никуда не деться, когда из-под вороха аляповато-пёстрых современных фотографий выглянет пожелтевший уголок военной фотокарточки, где, обнявшись, стоят погибшие тогда или умершие совсем недавно? И где граница, которая разделяет наш многообразный и динамичный мир и мир, оставшийся за кадрами кинохроники тех правдивых и жестоких лет?

Наше поколение мало задумывается о прошлом, о великой и страшной войне, которую не просто пережили, а героически выстояли – ведь она шла почти четыре года! Откуда брались душевные и физические силы?

Мы не имеем права не знать своей истории, не гордиться своими предками, их мужеством и стойкостью.

Вот совсем недавно, листая семейный альбом, я обратил внимание на старенькую фотографию. На ней запечатлены моя прабабушка и её брат. Я вглядываюсь в молодые улыбающиеся лица давно умерших людей. Они счастливы, перед ними открыты все пути в неизвестную взрослую жизнь. Они ещё не подозревают, что вскоре начнется Великая Отечественная война. Прабабушка пойдет в госпиталь медсестрой, а её брат – Васенька – попадет в плен к фашистам. Какое чудо – фотография – остановившееся навечно мгновение! Кусочек картона донес до меня отголоски истории России и напомнил летопись нашей семьи.

Может быть, поэтому меня особенно заинтересовало это чужое письмо – шесть старых, пожелтевших тетрадных (в «линейку» и в «клеточку») листов, исписанных тёмными чернилами, красивым непривычным почерком, с многочисленными орфографическими ошибками, почти без точек и запятых.  Это письмо не военное, но оно оттуда, из войны, из 1943-го года.  Написано оно 14 апреля 1965 года какой-то Наташе.

Читаю: «Попал я в плен 13-го июля 1943 года на Курской дуге, и я так поднял свой авторитет перед немцами, что меня осенью уже запрятали в Освенцим в штрафной. Я попал за побеги, конечно, неудачные из Лансдорфа, за читку русской газеты и за агитацию против власовской армии. Меня премировали Освенцимом. Прибыло нас 109 человек утром, нам накололи порядковые посмертные номера тушью на груди, партизанам на левой руке номера кололи. Мне достался № 11291...».  Почти не отрываясь, прочитываю письмо до конца. «...Построены 4 крематория, их видать, по две трубы в каждом, и 5 ям 5м х 2 х 20, под каждым крематорием подвал, где газуют людей. Когда крематории не успевают сжигать, жгут в ямах. Весь 1944 год ежедневно привозили от 6 до 12 эшелонов каждые сутки битком набитых людьми. Евреи ехали семьями: старики, дети, женщины. Поезд толкал вагоны задом. Фашисты делали всё секретно: машиниста в лагерь не пускали, а толкали дальше люди, и взамен ему вывозили порожний состав, и он ехал на станцию за следующим эшелоном...».

Сначала воспринимаю прочитанное как что-то фантастическое, потом становится холодно и жутко не только оттого, что описано, но и оттого, как рассказывает обо всём автор письма: без пафоса и громких слов. «...Когда им нужно было рабочих, то они отсортировывали молодых, здоровых и везли на работы, детей, стариков сразу гнали в крематорий. Люди, конечно, не знали, что они делают последние шаги в жизни...».  Даже о нечеловеческих мучениях своих говорит обыденно: «...и на утро построили всех и каждого 10-го – к наказанию. Вот здесь я и принял первое большое “крещение” – 47 палок по заднему месту.  Палачи здесь имели хорошую дрессировку: били враз двое один левой, другой правой рукой. Клюшки дубовые. Их мы получали ежедневно по 20 палок на барак – как везут хлеб, так и палки на этой же тележке. И эти 20 палок ежедневно, планово превращались в негодность, т.е. “избивались“ на нас. После первой порки я лежал вниз лицом на нарах, зад весь был чёрный, но крови они не спускали...».  Но не только о боли, о нечеловеческих муках, а и о человеческом сострадании и поддержке я читаю в этом письме сорокалетней давности: «Поддержал меня земляк из Новосибирска Дроботулин... приносил мне супу, который отрывал от себя, делал массаж. Это было заведено... Если одного изобьют или ослабнет кто, то товарищи поддерживают».  Многое ещё повидал и вынес этот человек. Он пишет, как мужественно вели себя в этих невыносимых обстоятельствах люди: все понимали, что выбраться из этого ада практически невозможно, тем не менее, налаживали радиосвязь, писали друг другу адреса своих родных, на тот случай, если кто-то останется жив – сможет разыскать родных и рассказать им всю правду, устраивали побеги, но, к сожалению, все эти связи очень часто заканчивались виселицей. И даже в этот момент истерзанные, истощенные существа, которых уже и людьми было назвать трудно, держались мужественно, даже геройски. Со связанными руками они били ногами палачей, слали проклятия фашистам: «Вам, гадам настанет смерть в Берлине. Товарищи на фронте отомстят». Бросали в толпу прощальные крики и среди нечеловеческих испытаний оставались людьми.  Он прошёл и другие лагеря, в их числе – Бухенвальд, бежал: «...со Шлюссенбурга гнали неизвестно куда; в пути ночью нас сразу по уговору около 300 человек ринулись в сторону. Всего гнали 9 тысяч. Меня пуля не задела, и на седьмые сутки меня с одним 14-летним партизаном Ванюшей с Днепропетровска нашли американцы. Они к нам отнеслись хорошо, свели под руки, так как мы слабо держались на ногах. Пролежав в госпитале 3,5 месяца, я снова стал человек и снова – в армию. Служил до июля 1946года и был демобилизован».

После всех тягот и лишений этот человек не очерствел душой. Стал искать своих боевых товарищей. И нашёл их в Москве, Витебске, Ленинграде, Новосибирске.

Спрашиваю у руководителя нашего школьного музея Татьяны Лукьяновны: «Что это за человек? И кому это письмо?». Татьяна Лукьяновна отвечает: «Это письмо много лет назад написано Наталье Витальевне, тогда ещё маленькой девочке. А кто этот человек, она тебе лучше расскажет».

Наталья Витальевна Клюева – моя учительница, а когда-то она была ученицей нашей школы.  Я решился подойти к ней с просьбой рассказать об авторе письма и о его судьбе.  Наталья Витальевна помолчала немного, а потом сказала: «Ну, многого я не расскажу, потому что и сама мало знаю. Так, больше детские впечатления.  Это очень близкий друг моих родителей, почти родной человек. Зовут его Василий Матвеевич Андриенко.  Точнее, звали. Он умер вскоре после этого письма. Я его с самого раннего детства знала. У них с тётей Наташей дочь уже взрослая была и жила отдельно, а я им не то вместо дочки, не то вместо внучки была.  Очень они меня любили, а я их. Жили они в деревне Городок, недалеко от Берчикуля. Наталья Михайловна была учительницей в школе, она и читать меня ещё задолго до 1 класса выучила.  А дядя Вася был высокий, широкоплечий, я к нему на пасеку летом целую ораву своих друзей приводила, а он нас всех чаем с мёдом поил.  Конечно, я не знала тогда ни о каком концлагере. А вот в 1965 году, когда готовились к 20-летию Победы, мне родители рассказали об этой странице жизни дяди Васи. И я написала ему письмо, а он прислал ответ». Наталья Витальевна берёт письмо и перечитывает его очень внимательно, будто в первый раз. Читает вслух тихо: «До свидания. За ошибки прости. Мне теперь ночь не уснуть, всё как вчера вижу: где была кухня, где виселица, где и как били товарищей, меня, и даже помню, кто что кричал – кто проклятия, кто стоны издавал, кто звал маму, кто прощался с детьми, а кто просил бога избавить от боли... И помню хорошо в лицо пиратов и их вид, они делали всё спокойно, со смехом...  И помню личики детей, которых несли матери в крематорий...». Я слушаю: голос Натальи Витальевны звучит тихо, ровно, как-то отстранённо, без окраски... Только в конце чуть дрогнул, губы сжались, и она замолчала. Мы сидели молча в школьном музее у стенда, посвящённого той войне. Не знаю, сколько минут прошло, когда Наталья Витальевна сказала: «Знаешь, Витя, это ещё не всё. Когда дядя Вася вернулся домой после демобилизации, он отсидел ещё и в наших лагерях 8 или 10 лет, не помню точно, но я тогда, в  65 году, в год 20-летия Великой Победы, этого не знала, а узнала, когда уже стала взрослой, а дядя Васи не было в живых».  «Но за что?» – недоумеваю я.  «Я бы, конечно, могла тебе сказать о сталинских репрессиях, о тоталитаризме, но я ничего говорить не буду, об этом и так много сказано. Знаешь, у поэта Евгения Евтушенко есть такое стихотворение, “Итальянские слёзы” называется, почитай.  Они, те люди военного поколения, всё немного по-другому воспринимали, не так, как мы. Без надрыва, что ли».

Я нашёл в библиотеке томик стихов поэта Евтушенко, нашёл и это стихотворение. Прочитал один раз, второй, потом – ещё... Я воспринял стихотворение поэта не как придуманный сюжет. Воспоминания бывшего военнопленного о том, как узников фашистского концлагеря пожалела итальянская девочка:

Вся чернявая, словно грачонок,

протянула какой-то их фрукт

из своих семилетних ручонок,

как из бабьих жалетельных рук.

Ну а этим фашистам проклятым,

что им дети, что люди кругом,

и солдат ее вдарил прикладом,

и вдобавок еще – сапогом.

И упала, раскинувши руки,

и затылок – вся кровь на шоссе,

и заплакала, горько, по-русски,

так, что сразу мы поняли все.

Сколько наша братва отстрадала,

оттерпела от дома вдали,

но чтоб эта девчушка рыдала,

мы уже потерпеть не могли.

И овчарок, солдат мы – в лопаты,

рассекая их сучьи хрящи,

ну а после уже – в автоматы.

Оказались они хороши.

И свобода нам хлынула в горло,

и, вертлявая, словно юла,

к партизанам их тамошним в горы

та девчушечка нас повела.

– «А потом?»  – А потом при оружье

мы входили под музыку в Рим.

Гладиолусы плюхались в лужи,

и шагали мы прямо по ним...

... А потом через Каспий мы плыли,

улыбались, и в пляс на борту.

Мы героями вроде как были,

но героями лишь до Баку.

Гладиолусами не встречали,

а встречали, браток, при штыках.

По-немецки овчарки рычали

на отечественных поводках.

Конвоиров безусые лица

с подозреньем смотрели на нас,

и кричали мальчишки нам: «Фрицы!»

– так, что слезы вставали у глаз.

И куда ты негаданно делась

в нашей собственной кровной стране,

партизанская прежняя смелость?

Или, может, приснилась во сне?

А дальше идёт сравнение двух лагерей: фашистского и «своего». Герой стихотворения просит поэта, если он окажется в Италии, передать привет товарищам по партизанскому отряду, но тут же предупреждает:

Ну не надо про лагерь, понятно.

Как сказал – что прошло, то прошло.

Ты скажи им – им будет приятно:

в общем, Ваня живет хорошо...

...Партизаны стояли рядами –

столько их для расспросов пришло,

и твердил я, скрывая рыданья:

«В общем, Ваня живет хорошо».

Такова горькая и страшная правда о судьбе многих Иванов, сражавшихся в Бельгии, в Италии, во Франции, и только у себя на родине не нашедших справедливости. Евтушенко завершает стихотворение твердо и оптимистично: «Тебя помнит Италия, Ваня, и запомнит Россия – не плачь».  Я всё читал это стихотворение, а в горле у меня стоял комок...  Не знаю, отчего: от сострадания, от восхищения, от стыда...

От этого письма, как от самой войны, болит сердце, и хочется лишь одного: чтобы никогда это не повторилось.

А через день ко мне подошла Наталья Витальевна и попросила зайти в музей. В музее она открыла Книгу Памяти Тисульский район на стр.43 и прочитала:   

Андриенко Василий Матвеевич, 1919, Тисульский район, призван Тисульским РВК, красноармеец, снайпер, 286 стрелковый полк, 94 стрелковая дивизия, пропал без вести 13.07.43. с. Мелихово, Саженский район, Курская обл.  (ныне Корочанский район, Белгородская обл.) (ЦАМО РФ, о. 18001, д.792, л.140, № в Эл. Архиве 52365).

 «Это точно о нём?» – спросил я. «Да, – ответила Наталья Витальевна. – Сначала я тоже не поверила, но потом увидела дату – 13.07.1943 и место – Курская область. Это о нём».

И опять мы сидим и молчим. Потом Наталья Витальевна сказала: «Ты спрашивал, Витя, за что. Я думаю, не за что, а почему. Потому что они могли такое вынести.  Помнишь, мы смотрели фильм “Восхождение”? Вот это и было их восхождение. А восходят к кому? К Богу».

Люди военного поколения – особые. С фронтов Великой Отечественной войны они принесли в непростую жизнь страны веру в будущее. Готовность жертвовать собой ради других.

Высота человеческого подвига определяется силой любви к жизни. Чем сильнее эта любовь, тем непостижимее измерение подвига, совершаемого человеком ради любви к жизни. И подвиг народа – прямое отражение подвига каждого человека, умноженное на миллион, на десятки миллионов. Мне кажется, что русский народ и сейчас способен на повторение подвига единения, братства и долга, который стал основным смыслом Великой Отечественной войны, закончившейся семьдесят лет назад.

Я вновь читаю строки из письма Василия Матвеевича девочке Наташе: «Напослед, Наташа, я тебе напишу, и детям расскажи: помните, как можно дольше помните, что перенесли ваши отцы лишь за то, чтобы дети жили счастливо... Нас в живых осталось мало, с годами эти муки стали сильно отражаться, и умирают наши люди молодыми и больше скоропостижно. У меня стала плоха память, хандрит сильно сердце, а вы запомните...». И я хочу ответить этому незнакомому мне человеку: «Дядя Вася! Василий Матвеевич! Это неправда: ты не пропал без вести, вот она – твоя весть – это письмо из 65-ого года.  Мы постараемся запомнить! Мы должны запомнить...»