Поэзия Д.А. Пригова как образец поэзии концептуализма. Реферативно- исследовательская работа.

Муниципальное образовательное учреждение

средняя общеобразовательная школа №2 им. А.С. Пушкина

Реферат

Поэзия Д.А. Пригова как образец поэзии концептуализма

Автор работы: Мохрякова Ольга, ученица 11 «Б».

Научный руководитель: Скирда Марина Викторовна, учитель русского языка и литературы.

Арзамас, 2009г.

Содержание.

I.      Введение……………………………………………………………….3

II.     Поэзия Д.Пригова как образец поэзии концептуализма………….6

         1. Концептуализм как художественное направление……………..6                                                        

         1.1 Что такое концепт………………………………………………...6

         1.2 Истоки концептуализма………………………………………….7

      2. Поэзия Д.Пригова как образец поэзии концептуализма…………9

      2.1 «Как честный человек» (автоинтерпретация как один из признаков

      концептуалистского произведения)…………………………………..9                                      

      2.2 Истоки. (Связь поэзии Пригова с творчеством обэриутов и Козьмы  

       Пруткова)………………………………………………………………10                                                      

      2.3 Соц-арт и концептуализм…………………………………………11

      3. Особенности поэтики Д.Пригова (черты концептуализма в поэтике

      Д.Пригова )………………………………………………………….....13

III.   Заключение……………………………………………………………28

IV.   Литература…………………………………………………………….        29        

Введение

      Современный мир воспринимается как мир, в котором существуют разнообразные культурные течения. Эти течения взаимодействуют друг с другом, влияют друг на друга, что приводит к взаимным изменениям и преобразованиям. Искусство конца XX в. – пестрое, ему присущи черты и традиционных, и постмодернистских, и более поздних тенденций.                                            

     Сосуществуют сегодня рядом рок-поэзия и классика, эксперимент и постмодерн, западнический верлибр и духовный стих – эпатажные авангардисты и столь же ортодоксальные традиционалисты. Обновление совершается через расширение – в оба предела – культурных горизонтов.

     Литература конца XX в. интересна в основном тем, что она отражает наше время. Изменилось отношение к литературе как к явлению общественной жизни: русская литература, по словам В.Ерофеева, «перестала быть учебником жизни, истиной в последней инстанции.»

     Автор как действующее лицо произведения выступает в роли человека, иронично относящегося ко всему происходящему, высмеивающего, пародирующего массовую, а иногда и классическую литературу. Порой автор играет с читателем, сознательно запутывает, издевается над ожиданиями читателя.

    Современное искусство становится игрой цитат, откровенных подражаний, заимствований, «вариаций на чужие темы» (М.Эпштейн)

    В своем развитии современная литература ищет новые формы самовыражения, а поэтому не стоит на месте.

    Говоря о специфике современного творчества в области языка, можно отметить ориентацию на живой язык социума, на сегодняшнюю речь, порой даже на «полуподвальные слои лексики», что позволяет авторам обыгрывать контрасты «высокого» и «низкого», «индивидуального» и «коллективного бессознательного». Языковой мир современного произведения охватывает широкий диапазон стилей от официальной советской риторики через обиходную бытовую речь улицы, домашний разговорный язык вплоть до вульгарного просторечия и мата.

    Современная литература представляет читателю полную свободу интерпретаций. Единственная некорректность – это однозначное оценивание произведения. Таким образом, в искусстве возрастает роль читателя, зрителя.

    В своей работе мы исследуем одно из течений современной литературы – поэзию концептуализма - на примере самого яркого представителя этого направления Д.Пригова с целью определить место его поэзии в литературе последних десятилетий.

    Задачи:

     - изучить особенности концептуализма;

     - изучить особенности поэтики Д.Пригова;

     -проанализировать некоторые произведения с точки зрения   концептуалистской поэтики;

     Поэзия концептуалистов – новое, еще мало изученное течение. Литературы по данной проблеме немного.

    Особенно интересны  статьи Е.Добренко «Нашествие слов: Дмитрий Пригов и конец советской литературы» и В.Курицына о Д.Пригове, где авторы подробно рассказывает об особенностях поэтики Д.Пригова довольно доступным для неподготовленного читателя языком.

    В работах, посвященных концептуализму, и в частности, Д.Пригову звучит полемика писателей и критиков по следующим вопросам: относится ли Д.Пригов к концептуалистам, являются ли его стихи чем-то новым в искусстве XX в., должны ли издаваться такие стихи, понимают или не понимают читатели стихи Пригова. И споры эти не иссякли и не разрешились.

   Для нашей работы, в основном, использованы литературные журналы, книги-очерки и критическая литература о концептуализме.

I.   Поэзия Д.Пригова как образец поэзии концептуализма

1.Концептуализм как художественное направление.                                                                                                                                  1.1 Что такое концепт?

       На протяжении нескольких столетий в русской литературе сменяли друг друга различные художественные направления. Порой какое-то одно занимало господствующее положение, переживало расцвет, приходило в упадок, а на смену ему возникало другое. Однако обычно несколько направлений сосуществовали в одну историческую эпоху, обогащая друг друга темами, образами, идеями.

   Каждое литературное направление или течение характеризуется одним определяющим, «программным» признаком. От этого признака зависит и специфика творчества, и само название направления, течения, литературной школы.

   В 1970-е гг. в русской литературе появляется новое художественное направление – концептуализм. В основе определения лежит представление о концепте. (Концепт (лат. Conceptus - понятие) – понятие, идея, возникающие у человека при восприятии значения слова.)(8,с.183)

   Концепт в художественном творчестве – это не просто лексическое значение слова, но и те сложные ассоциации, которые возникают у каждого человека в связи со словом. Концепт переводит лексическое значение в сферу понятий и образов, давая богатые возможности для его свободной трактовки, домысливания и воображения. Один и тот же концепт может быть понят разными людьми по-разному, в зависимости от личного восприятия каждого, образованности, культурного уровня и определенного контекста.

   Когда писатель создает художественный образ, он вкладывает в него целый комплекс ассоциаций, эмоциональную оценку, определенный смысл. Задача читателя – восстановить эти ассоциации, почувствовать авторское настроение, понять, что хочет сказать автор. С концептом все иначе. В нем отсутствует заданность эмоционального воздействия или определенный смысл. Истолкование образа подсказывается автором, истолкование концепта не является авторской задачей и полностью зависит от читательского понимания.

    1.2 Истоки концептуализма

             На русскую почву термин «концептуализм» перенесен из западного искусствоведения, где появился в 70-е гг. XX в. В искусстве теоретики концептуализма видели последнюю ценность, которая могла бы спасти человека от обезличивания обществом, сохранить его индивидуальность. Однако их надежды были разрушены кризисом понимания исключительности роли самого художника, который своим свободным творчеством может изменить мир. Концептуалисты 1970-х объявили художественное творчество одной из профессий, обладающей, как и другие, набором специфических приемов, соответствующих целям и четко определенным границам творчества. Тогда, оценивая, что и как делает художник, как «результат его работы соотносится с другими предметами внутри мира» (Б.Гройс), можно понять, что такое искусство.

    Джозеф Кошут, один из основоположников концептуализма, полагает: «Основное значение концептуализма, как мне представляется, состоит в коренном переосмыслении того, каким образом функционирует произведение искусства (…) как может меняться смысл, даже если материал не меняется».(8,с.186). Даже зафиксированный, сложившийся концепт, помещённый в знакомый читателям контекст, будет восприниматься ими по-разному.

Вот журавли летят полоской алой

Куда-то там встревоженно маня

И в их строю есть промежуток малый

Возможно это место для меня

Чтобы лететь, лететь к последней цели

И только там опомниться вдали:

Куда ж мы это к черту залетели?

Какие ж это к черту журавли?!

   Конкретная поэзия все-таки стремится к некоей, хотя и «другой», образности и выразительности, от которой впоследствии вообще отказываются концептуалисты. Вот, например, бытовая сценка, нарисованная одним из ведущих поэтов русской концептуальной школы – Д.Приговым:

Килограмм салата рыбного

В кулинарьи приобрел

В этом ничего обидного –

Приобрел и приобрел…

Д.Пригов. «Килограмм салата…»

   Таким образом, концептуализм – это прямое порождение постмодернистского мироощущения и эстетики.

 Концептуализм, как любое новое направление в искусстве, порожден стремлением быть современным и добиться тем самым успеха. В момент своего зарождения и распространения он остро осознавал ограниченность официального искусства, исчерпанность существующих канонов. Неудовлетворенность сложившимся положением повлекла за собой перестройку системы художественной практики. Изменились ценностные приоритеты, трансформировались способы эстетической самореализации. Пренебрегая данностями наличного существования, сводимого к языковым отправлениям, отрицая условия жизни (как социально-политические, так и бытовые), концептуализм строил свою фиктивную действительность.(2,с.158).

2.        Поэзия Д. Пригова как образец поэзии концептуализма.  

2.1 «Как честный человек» (автоинтерпретация как один из признаков концептуалистского произведения)

           С Д. Приговым дурную шутку сыграло такое свойство концептуализма, как самоописание. Манифесты, автокомментарии, автоинтерпретации входят в концептуалистское произведение на равных правах с «собственно текстом». Все сколько-нибудь интересующиеся современной поэзией знают Пригова и знают о Пригове. Все понимают его стратегию, которую он сам и близкие ему критики разъясняли не раз и не два. У каждого есть несколько любимых приговских стихотворений, иллюстрирующих понимаемую стратегию. А главное, Пригова называли (Пригов скончался в 2007 году) Памятником концептуализму и себе в нем, и все, что он ни сделал бы, в том числе и его «кричалки», сразу же попадало в существующее интерпретационное поле. Которое, по сути дела, заслонило собой содержание его творчества.

         Конечно, определённую роль здесь сыграло то обстоятельство, что основной массив написанных Приговым текстов (сколько их сейчас? восемнадцать тысяч? девятнадцать?) оставался недоступным для «рядового» читателя-гуманитария. Выходившие с начала 1990-х годов отдельные сборники не могли, да и не должны были представлять Пригова в целом. В 1996 году в Германии начало выходить полное собрание сочинений Пригова, которое тоже вряд ли заполнит полки российских библиотек и домашних собраний (и тираж не велик, и доступность мала, а главное, неясно: нужен ли кому-то, кроме узких специалистов, полный Пригов?). Зато два «избранных» Пригова, выпущенных издательствами НЛО («Написанное с 1975 по 1989») и РГГУ («Подобранный Пригов») в 1997 году, вполне достойно представляют приговское творчество за 15-20 лет. Именно в таком виде Пригов и будет читаться в будущем – в виде отобранных текстов, разумеется, с комментариями и примечаниями.

       Благодаря этим сборникам впервые представилась возможность прочитать Пригова как обычного поэта, обладающего тематическим и интонационным единством, с постоянными мотивами и образами, с определенным метасюжетом, разворачивающимся во времени. Иначе говоря, впервые представилась возможность прочитать прямое содержание поэтического творчества Пригова.

      Понятно, что подобное прочтение нарушает заданные концептуализмом правила игры. Но первым их нарушил сам Пригов, выпустив свои «избранные» (характерна избыточность этого жеста – две книги, почти идентичные по составу, выходят одновременно) и тем самым спровоцировав «анализ содержания».

2.2 Истоки. (Связь поэзии Пригова с творчеством обэриутов и Козьмы Пруткова) 

       У Пригова два культурных поля, с которыми он связан органически. Впрочем, и здесь выработать собственную стратегию весьма непросто. Едва ли не все писавшие о Пригове сближают его прежде всего с обэриутами. Но сближение это проводится, прежде всего, на внешнем уровне: Пригов близок Хармсу «приемами абсурдности».  Связь здесь, однако, не формальная, но именно культурно-генетическая, ведь «дыр, бул, щыл, /  убещур» - тоже своего рода абсурд. К футуристической зауми Пригов также близок, как и Хармс и … также безмерно далек от неё. Обэриутский абсурдизм есть своего рода отказ от зауми. Он несет в себе огромный культурогенный потенциал. И именно в этом противостоит футуристическому разрушению рационального. Обэриуты не только «завершители» футуризма, но и его «отрицатели». Это своего рода постмодерн внутри модерна. Но было здесь и иное: «обэриуты – это плач по умирающей культуре, реальный и болезненный плач». Это странное соединение акмеистического пафоса с авангардной жестикуляцией, безусловно, роднит обэриутов с соц-артом.

      Но и в прошлом веке был проведен культурный эксперимент, к которому генетически подходит приговский опыт. Имя ему – Козьма Прутков. Персонаж, почему-то ни разу не упоминавшийся, ни самими соц-артистами, ни писавшими о них. А между тем Козьма Прутков – это не только известные афоризмы, но прежде всего «мерцающий имидж» русского поэта. Откройте «Моё вдохновение»:

Гуляю ль один я по Летнему саду

В компанье ль с друзьями по парку хожу,

В тени ли березы плакучей присяду,

На небо ли молча с улыбкой гляжу –

Все дума за думой в главе неисходно,

Одна за другою докучной чредой,

И воле в противность и с сердцем несходно,

Теснятся, как мошки над теплой водой!

     (Такая же особенность, как и у Пригова – стилевые и смысловые перепады.)

 2.3 Соц-арт и концептуализм.

         Соц-арт, направление в российском изобразительном искусстве последней четверти 20 в. В его названии понятие социалистического реализма было иронически соединено с поп-артом. Сложившийся в «неофициальном искусстве» начала 1970-х гг., соц-арт высмеивает расхожие мотивы советской политической агитации. Как и для поп-арта, для него характерно пародийно-разоблачительное отношение и к образам массовой культуры в целом. Среди его представителей — В. А. Комар и А. Д. Меламид (основоположники направления), Г. Д. Брускин, А. С. Косолапов, Л. П. Соков. Близки ему многие образы Э. В. Булатова. Широко войдя в российскую зрительную культуру конца века, он стал своеобразным «стилем перестройки».(3,с.46)

        Д.Пригов создает свои произведения под влиянием соц-арта. Он высмеивает расхожие мотивы советской политической агитации, пародирует, разоблачает образы массовой культуры. Соц-арт подхватывает Пригова огромным потоком и несет вперед к новым открытиям и произведениям:

Вот я курицу зажарю

Жаловаться грех

Да ведь я ведь и не жалюсь

Что я – лучше всех?

Даже совестно, нет силы:

Ведь поди ж ты, на –

Целу курицу сгубила

На меня страна.

      Но, увы, лет через 30 соц-арт заканчивает свое существование и последние тенденции в соц-арте доказывают, что процесс «затвердения» начался.

Вот я, предположим, обычный поэт

А тут вот по прихоти русской судьбы

Приходится совестью нации быть

А как ею быть, если совести нет

Стихи, скажем, есть, а вот совести – нет

Как тут быть              

А очень просто – «длиться».

3.Особенности поэтики Д.Пригова (черты концептуализма в поэтике Д.Пригова).

Одна из черт концептуализма – отсутствие лирического героя. А у Пригова он существует и это является его главной особенностью поэтики.  Главная «семейная тайна» соцреализма в том, что автором соцреалистического текста является государство. Государство – главный «лирический герой» приговского эпоса.(3,с.49) Основная его интенция – формирование пространств надзора, контроля и нормализации. Все, что оказывается внутри этого силового поля, полно гармонии и, соответственно, лишено двусмысленности. Все же, что нарушает этот принцип, все, что не входит в пространство контроля и надзора, что стихийно, - подлежит изменению или замене (скажем, вызовом гармонии является погода.)

         Основная задача – артикуляция советского подсознательного – продиктовала Пригову выбор новой оптики «отражения в формах самой жизни». Оптика эта рождается на пересечении массового и официального сознаний. Оба пласта  редуцируются в некое экстенсивное пробалтывание непроваренной Идеологии. И хотя сам Пригов утверждает, что работает «с поп-образами, с поп-имиджами, с поп-представлениями о культуре», можно сказать, что основное поле приговской трансформации этих «поп-образов» возникает именно на границе  массового и официального. Пригов занял как бы срединную позицию между главными своими коллегами по соц-арту.                                                                                                                                            Если мир не может быть адекватно описан, остается мифологизировать реальность и дальше, используя для этих целей обломки (цитаты) уже существующих мифов.

         У текстов Пригова есть одна филологическая особенность: в них почти нет знаков препинания и совсем отсутствуют точки. Эта синтаксическая вольность наводит на мысль, что тексты эти вообще не имеют границ, у них нет ни начала, ни конца. Они поэтому сливаются все в какой-то единый суперэпос. Это пространство приговских текстов точно отражает глобальность цитации. Речь идет о катастрофическом расширении концепта. Здесь почти нет апелляции к соцреалистическим текстам, поскольку Пригов строит симулякр (симуляция реальности, копия копии) не  героя, но его автора: поэта – учителя жизни, близкого народу, разделяющего его интересы, мнения, ценности, вкусы и потому способного воплотить для него высшую духовную интуицию.(Можно посмотреть любое стихотворение Пригова.)

      Тавтологичность. Но Пригов, реализуя требования эстетики соцреализма, воспроизводит «советскую идеологию» так, как она фактически усваивается массовым сознанием и бытует в нем, а не в соответствии с официальным идеологическим кодом. Так возникает тавтологичность текстов Пригова: советская реальность воспроизводится в полном соответствии с «правильной речью» соцреализма. Вторая реальность полностью «снимается». В результате возникает эффект полного отсутствия реальности. Потом, это доведение до логического конца соцреалистического требования совпадения идеала и жизни. Чистое воспроизведение цитаты – само по себе соц-артистский прием. Цитата уже иллюстрирована в новое культурное пространство, поэтому, скажем, простое воспроизведение речи Брежнева вполне может восприниматься как соц-артистский жест. Этот повтор риторических фигур «фундаментального лексикона» советской культуры есть операция по вскрытию их внутренней тавтологии, что легко фиксируется в самих поэтических приемах Пригова. Наиболее характерный из них – рифмовка одних и тех же слов (например, «народ» рифмуется с «народ»), в результате чего смысл высказывания сводится к удвоению исходной посылки, причем это удвоение подчеркнуто избыточно.

Во всех деревнях, уголках бы ничтожных

Я бюсты везде бы оставил его

А вот бы стихи я его уничтожил –

Ведь образ они принижают его.

       Исходная двусмысленность. Тавтологичность и исходная двусмысленность заключены не только в позиции автора, но и  в позиции реципиента: «магический кристалл» советского массового сознания, профанируемого соц-артом, оказывается пустым до звона. Эта пустота – результат отражения, а точнее, двоения советского официоза, когда вместо умножения смысла образовывается действительная пустота смысла. Отчасти это связано с самим характером официоза – его однозначной правильности, не допускающей разночтений. Но из круга нельзя выйти, поскольку сами официальные смыслы предназначены для отражения, то есть, обречены на тавтологию в процессе массового потребления. По сути, Пригов лишь воспроизводит ее логику. Пожалуй, полное «обнажение приема» Пригов демонстрирует в поэме «Куликово», где автор представляет себя в виде демиурга, а историю (в данном случае речь идет о Куликовской битве) – игрой в солдатики. Пригов строит не столько экспозицию будущей битвы, сколько себя самого. Такое обнаженное «мифотворчество» уже само по себе «демифологично». Миф разрушается из-за того, что, во-первых, вдруг обретает в лице автора некоего демиурга (миф же в принципе не может быть авторским; персонифицирование мифа есть акт его разрушения); во-вторых, миф не выдерживает вариативности («так победят сегодня русские» - «и все ж татары победят» - «а впрочем, завтра будет видно»); в-третьих, миф не имеет истории (раскрытии генеалогии мифа есть по определению процесс «демифологизации»), а здесь перед нами как раз история того, как я (некто автор) буду сейчас расставлять декорации для мифа, раскрытие «кухни» создания мифа, то есть размистификация самого рождения мифа – главной тайны мифа.

А все ж татары поприятней

И имена их поприятней

Да и повадка поприятней

Хоть русские и поопрятней

А все ж татары поприятней

Так пусть татары победят

      Сам Пригов и писавшие о нем критики неизменно подчеркивают, что центральной особенностью его эстетики является создание имиджей авторского сознания – неких квазиавторов, авторских масок, концентрированно воплощающих наиболее популярные архетипы русской культуры, или точнее русского  и советского культурного мифа. «Для меня очень важно количество стихотворений, фиксирующих данный имидж (…) Появляются скопления модификаций тех или иных имиджей. Когда я был «женским поэтом», то написал пять сборников: «Женская лирика», «Сверхженская лирика», «Женская сверхлирика», «Старая коммунистка» и  «Невеста Гитлера». Это все модификации женского образа, женского начала, - говорил Пригов в интервью с Андреем Зориным и продолжает:…я всегда выстраивал отношения с культурным мейнстримом (господствующим течением – М.Л.)… До перестройки он идентифицировался с властью. Авторы более старшего поколения соотносили свое творчество с властью. А я сжимал это все до культурного мейнстрима в качестве некоего сакрального идеологического языка. Ну и выстраивал определенные отношения между идеологическим, бытовым, высоким культурным, низким культурным и прочими языками». Андрей Зорин в послесловии к этому интервью предлагает следующую интерпретацию этой творческой установки: «Он сверхпоэт или метапоэт (…) Трудно себе представить более масштабный замысел, чем попытка воплотиться во все звучащие в культуре, в языке эйдосы, маски или имиджы, как называет это сам Пригов, причем воплотиться, не утрачивая собственной личности и единства судьбы».

       Однако, читая собрания текстов Пригова, написанных им в разные периоды и для разных сборников, ловишь себя на том, что различия между масочными субъектами в этих текстах минимальны – в сущности, перед нами единый образ сознания, явленный в многообразии жанровых, эмоциональных, тематических и пр. вариантов. Разумеется, этот образ сознания не тождествен сознанию поэта Пригова – это созданный им концепт, инвариантный миф русской культурной традиции, пропущенной через 70 лет тоталитарного насилия. Этот миф, безусловно, не сводится к критике советской идеологии или «совковой» ментальности, но включает их в куда более широкий культурный контекст. Сам Пригов подчеркивает не столько социальный, сколько сугубо философский пафос своего творчества: «Мне кажется, что своим способом в жизни в искусстве я и учу. Я учу двум вещам. Во-первых, принимать все языковые и поведенческие модели как языковые, а не как метафизические. Во-вторых, я являю то, что искусство и должно являть, - свободу. Причем, не «свободу от», а абсолютно анархическую, опасную свободу. Я думаю, что человек должен видеть её перед собой и реализовывать в своей частной жизни».

       Взаимодействие между двумя полярными  архетипами русской культуры. Стержнем созданного Приговым «образа автора» становится динамичное взаимодействие между двумя, полярными архетипами русской культуры, в равной мере авторитетными и священными – «маленьким человеком» и «великим русским поэтом». Парадоксальность приговского подхода видится в том, что он соединил эти архетипы в новом конфликтном единстве: великий русский поэт у него оказывается маленьким человеком, а маленький человек – великим русским поэтом.

      Стилевые и смысловые перепады. Эта двойственность объясняет постоянные стилевые и смысловые перепады, ставшие эмблемой приговской поэтики.

   Маленький человек, даже пребывая в приличном этому образу положении «униженного и оскорбленного», чувствует себя великим русским поэтом и потому переполнен сознанием духовного превосходства над толпой и требует к себе соответствующего отношения:

В полуфабрикатах достал я азу

И в сумке домой аккуратно несу

А из-за прилавка совсем не таяся

С огромным куском незаконного мяса

Выходит какая-то старая блядь

Кусок-то огромный – аж не приподнять

Ну ладно б еще в магазине служила

Понятно – имеет права, заслужила

А то – посторонняя и некрасивая

А я ведь поэт, я ведь гордость России я

Полдня простоял меж чужими людьми

А счастье живет вот с такими блядьми.

      Низовое слово, полуграмотность конструкций, примитивность рифмы – все это вступает в противоречие с тезисом о поэтическом величии автора, но зато полностью согласуется с архетипом маленького человека. Явление великого русского поэта в образе маленького человека – в соответствии с русской традицией – демонстрирует, с одной стороны, близость поэта к «народу», а с другой – «величие простых сердец». Комизм возникает из-за совмещения и взаимного освещения этих священных архетипов.

    Противоположный пример – может быть, самое известное стихотворение Пригова «О поле Куликовом». Здесь на первом плане фигура Поэта, от Слова которого зависит ход истории – Поэт равен Богу, и это ему предстоит решить, кто победит на Куликовом поле, татары или русские («Пусть будет все, как я представил…»). Но аргументы, предъявляемые Поэтом в пользу тех или других, - это аргументы «маленького человека» - т.е., в сущности, отсутствие каких бы то ни было аргументов, смысловая пустота:

А все ж татары поприятней

И имена их поприятней

Да и повадка поприятней

Хоть русские и поопрятней

А все ж татары поприятней

Так пусть татары победят

    В конечном счете «маленький человек» побеждает Поэта, и в финале стихотворения выясняется, что от Поэта ничего, собственно, не зависит: «А впрочем – завтра будет видно», - отмахивается он от дальнейших прогнозов.

    Но Пригов не только методично соединяет эти архетипы, единство его поэтического мира зиждется на взаимной обусловленности этих полярных моделей культурного сознания и поведения.

    Наиболее «чисто» архетип «маленького человека» реализован Приговым в таких стихотворениях, как «Веник сломан, не фурычит», «Килограмм салата рыбного», «Я с домашней борюсь энтропией», «Вот я курицу зажарю», «Вот я котлеточку зажарю», «За тортом шел я как-то утром». На первый взгляд, это неопримитивистские зарисовки повседневной жизни с ее скромными радостями и горестями. Однако на самом деле, все эти и другие стихи этого типа основаны на мифологическом конфликте: «маленький человек» Пригова чувствует себя осажденным силами хаоса, которые в любой момент могут нарушить хрупкий баланс его существования: «Вся жизнь исполнена опасностей  / Средь мелких повседневных частностей». Жизнь непредсказуема даже в мелочах: пошел за тортом, «но жизнь устроена так мудро – не только эдаких страстей как торт, но и простых сластей / и сахару не оказалось». Бытовая проблема сразу приобретает значение рокового предзнаменования: «Судьба во всем здесь дышит явно». Цифра на электросчетчике вселяет мистический ужас: «исправно, вроде, по счетам плачу / а тут такое выплывает – что и не расплатиться  / Вовек». Всякая радость может оказаться последней («В последний раз, друзья, гуляю / Под душем с теплою водой / А завтра может быть решетка…»), потому что «смерть вся здесь вокруг», а жизнь протекает на краю жуткой бездны, «в явственном соседстве с каким-то ужасом бесовьим», который остро ощущают маленькие дети и «маленький человек».

     Персонажность.  Особенно наглядно персонажность автора видна в стихах Дмитрия Александровича Пригова. Он идет к читателю в речевой маске, пародийно-иронически деформирующей облик автора. Здесь наиболее ощутим момент игры и притворства, скрещенных с позитивными усилиями поисков «новой искренности». Ироническая двойственность обеспечивает неоднозначность художественных акцентов. Пригов наследует традицию, идущую от Козьмы Пруткова, сатириконцев через обэриутов, М. Зощенко и различные жанры сатирико-юмористической литературы. Он строит образ с позиции рассудительного поэта-учителя, умудренного жизнью, впитавшего коллективный опыт и знания поколений (поэтому он настоятельно требует, чтобы его называли уважительно, по батюшке – Дмитрий Александрович – и считали Пушкиным современности).

      Несмотря на мистифицирующую силу приговского имиджа, читатели, вступая в игру, легко демаскируют его, обнаруживая псевдоэпическую направленность высказывания. Они видят, что субъект авторской речи не совпадает с ожиданиями, предъявляемыми действительно авторитетному человеку, что это носитель массового сознания, рассуждающий в духе обывательских представлений, общих мест и тривиальностей. Его размышления о жизни банальны и самоочевидны, патетика замешана на трюизмах и потому смешна:

На счетчике своем я цифру обнаружил –

Откуда непонятная взялась?

Какая мне ее прислала власть?

Откуда выплыла наружу?

Каких полей? Какая птица?

Вот я живу, немногого хочу

Исправно вроде по счетам плачу

А тут такое выплывет – что и не расплатиться

Вовек.

        Сочетание несовместимых слов и понятий, идущих из разных смысловых контекстов и культурных слоев, косноязычие в отдельных случаях, не соответствующий ситуации, а потому патологический пафос обнаруживают несостоятельность притязаний ролевого автора, его мнимость. Это химера, монструозный фантом, поражающий диковинностью, выпадением за рамки всех условностей:

Чуден Днепр в погоду ясную

Кто с вершин Москвы глядит –

Птица не перелетит!

Спи родная! Спи прекрасная!

Я, недремлющий в ночи,

За тебя перелечу

Все что надо.

     Имитация чужих высказываний. Роль игры. Пригов множит свои псевдовоплощения, реализуя изначальную тягу к лицедейству, театрализованной игре, позволяющей снова и снова исполнять чужие роли. Поэт не цитирует и не пересказывает речи, а чаще всего имитирует чужие высказывания как свои собственные, разыгрывает роли, что делает это пародийно-насмешливо, часто издевательски-глумливо. Он притворяется и вместе с тем хочет сохранить иллюзию аутентичности, которая им обретается в симулятивном актерском жесте, ибо, как пишет знаток театра, «симуляция – это единственное, что не симулируется. Притворство – вот предельная реальность бытия».

      Самоумаление говорящего сигнализирует, что перед нами скорее всего именно персонаж, а не лирический герой как прямая авторская ипостась, как не замутненная никакими призмами и опосредованиями личность автора-творца. Разговорно-бытовая тональность высказывания, устно-экспрессивный синтаксис («поди ж ты, на», «да ведь я ведь»), просторечия и речевые неправильности («не жалюсь», «целу») свидетельствуют о «ролевой» природе текста, в рамках которого происходит совмещение двух субъектных планов. При этом динамика исходит из пространства персонажа и теснит автора как возможного оракула и обладателя способности прямоговорения. Высказывание прячется за персонажа, но хранит пародийный оттенок, который создает поместившаяся внутри чужого слова авторская ирония.

     Авторская ирония. Ирония у Пригова вырастает не только на мнимой сокрушенности, но и на хвалебных преувеличениях, имеющих целью в той или иной мере дискредитировать явление. Воспевание оборачивается своей противоположностью, и чем оно чрезмерней, тем разительней контраст изображенного предмета и изображающей стратегии автора. Таковы бурлески в цикле «Москва и москвичи» и, особенно, в стихах о «Милицанере»:

Когда здесь на посту стоит Милицанер

Ему до Внукова простор весь открывается

………

Отвсюду виден Милиционер

С Востока виден Милиционер

И с Юга виден Милиционер

И с моря виден Милиционер

И с-под земли…

Да он и не скрывается.                                                

      Преувеличение. Преувеличение нейтрализует  направленность смеха: произведение не столько осмеивает, сколько смешит абсурдными деталями, в окружении которых контуры реальности размываются, а изображение приобретает гротескно-фантастический характер.

      Тяга к остроумию нелепости свидетельствует о шутовской природе приговского творчества, которое избегает жесткой интенции развенчания, разоблачения, осуждения. Комикование у Пригова имеет самоценный характер, сопровождается широким спектром смеховых реакций – часто по поводу жизни вообще, действительности как таковой. Формальным предлогом для таких псевдорефлексий, материалом для пародийных мнимостей могут служить различные культурно – исторические факты, ускоренные в сознании стереотипы, топосы и вообще любые знаково-символические феномены. Пригов, например, может оттолкнуться от литературной цитаты и начать процесс её травестирования, чтобы в итоге получить картину диковатой абракадабры, смешащей смысловой нестыковой соединяемых элементов:

Дай, Джим, на счастье плаху мне

Такую плаху не видал я сроду

Давай на нее полаем при луне –

Действительно, замечательная плаха

А то дай на счастье виселицу мне

Виселицу тоже не видал я сроду

Как много замечательных вещей на земле

Как много удивительного народу.

      В Пригове вновь оживает обэриутская игра в графоманство в качестве способа преодоления устоявшихся, потерявших свою остроту типов письма. Тексты плодятся в неимоверных количествах (может, это и мистификация, но сам Пригов говорит о тысячах созданных им произведений), и для всех (или почти  для всех) опубликованных  характерно изгнание серьёзности, считающейся плоской и невыразительной. Если она и имитируется, то как лишенная значительности и внутренней состоятельности, как очередная маска, игровой ход. Такая деланная серьезность может сопровождаться ложной пафосностью, переходить в шаржированность, выставляющую в смешном виде некогда сакрализованные обществом (социалистическим, в частности) понятия.

    Финальная «приговская» строчка. Структура многих произведений Пригова связана с нагнетанием довольно нелепых описательных или повествовательных деталей, сюжетика которых вдруг резко меняется или обретает неожиданное разрешение в конце стихотворения.  Часто это делается в финальной, как бы «лишней» строчке, которая даже получила в критике наименование «приговской»:

Как много женщин нехороших

Сбивающих нас всех с пути

В отличие от девушек хороших

Не миновать их и не обойти

Куда бежать от них?! Куда идти?!

Они живут разлитые в природе

Бывает выйдешь прогуляться вроде –

Они вдруг возникают на пути

Как деревья какие.

   В приведенном примере два катрена, а девятая строчка явно противоречит стиховой инерции и воспроизводит некую дополнительную, контрастную интонацию (здесь – прозаически-сниженную) по сравнению с «обличительной» патетикой основного корпуса текста ворчливо-недовольную. Происходит как бы выход из образа, смена позиций, которую некоторые критики даже считают способом выявления собственно авторского отношения к текстовым реалиям. Но, думается, прав В. Курицын, который видит здесь продолжение двусмысленной игры, лишающей финальный пассаж метафизических наполнений и способности стать безоговорочным выводом, последним авторским словом, обнаруживающим наличие авторитетной и непререкаемой точки зрения: «…Синтаксическая двусмысленность подмывает основание этой метафизики. Либо приговская строка добавляет что-нибудь крайне несущественное, избыточное, пустое, либо и так понятное, что ограничивает трансцендентные претензии самого жанра Последнего Слова».

     В статье «Очарование нейтрализации» В. Курицын поднимает интересную проблему авторского местонахождения. Где же обитает настоящий автор, являющийся последней смысловой инстанцией произведения? Каков его мировоззренческий облик?(5,с.81)

    Пригов отказывается от миросозерцательной цельности, истинности своего  авторского лица и «распыляет» себя на десятки чужих голосов и масок («поэт – это разные маски, а не Поэт плюс разные маски»). Но, видя это, критик вместе с тем отмечает и приговские попытки выполнить «метафункцию поэта» - занять позицию вненаходимости по отношению к собственным художественным текстам как теоретик, толкователь, автор «предуведомлений», создать и обжить образ современного Поэта с большой буквы, своеобразного Пушкина современности, объявить о своем праве на роль разработчика проектов, универсализм которых покрывал бы любые художественные акции («Пригов не столько делает текст, сколько уведомляет окружающих о своем праве на жест такого сведения. Собственно на жест Бога.»). То есть, по Курицыну, Пригов как человек, реализующий властные амбиции и получающий возможность завершить себя, замкнуть интеллектуальный  и психологический кругозор в целостность личного самостояния, обретает самоидентификацию и вменяемость в основном за границами художественных произведений – в области изготовок, установок и прицеливания  по художественным мишеням, то есть сливаясь с зоной производящего контекста. Думается, что данные соображения могут быть дополнены указанием и на реализацию этих установок в текстах.

    Акценты и оценки. В стихах Д. Пригова много разных  акцентов и оценок, но в целом его амплуа тяготеет к роли пересмешника, пародиста, материалом для которого выступает массовое сознание, выработанное уходящей советской эпохой. Поверхностные пласты общественного сознания, его коммунальные срезы, весь житейский мусор,  в котором барахтается современный человек, вовлеченный (а как же иначе?) в «общежитие», становятся у Пригова предметом смеховых манипуляций.

   Пародирование. При всем изобилии инкарнаций автор-персонаж Д. Пригова сохраняет свое устойчивое семантическое наполнение: чаще всего оно связано с пародированием собирательного типа советского человека, оболваненного пропагандой.

   Ироническое снижение культурной реальности, закостеневшей в автоматизме, звучит и у других поэтов, близких концептуализму: Т. Кибирова, Н. Искренко, В. Друка. Они тоже остро осознают исчерпанность советских культурно-исторических моделей, этических представлений, критикуя их проекцию в массовом сознании.

   Произведения большинства концептуалистов не воплощают идею как предварительный замысел, а деконструируют её. Автор осуществляет художественное исследование, проверяя возможности языка (знаковых систем различного типа), аналитически контролируя самое культуру, порождающую концепты – смыслы, намерения, ментальности. Он ставит некий эксперимент по выращиванию результата.

   Пригов, как и другие концептуалисты, мыслящие сходным образом, хочет невозможного. Стратегия его художественного поведения парадоксальна. Обыгрывая названия статьи Пригова «Как вернуться в литературу, оставаясь в ней, но выйдя из нее сухим», современный исследователь авангарда констатирует: «Поэзия Пригова рассказывает нам о том, как срубить сук, на котором сидишь, и удержаться после этого в воздухе, как развенчать миф и не создать новый миф из этого развенчания, как усомниться во всесилии критического разума и не потерять способности суждения, как существовать в плену языка и, зная об этом, оставаться свободным.»(2,с.259)

Заключение

    В своей работе мы предприняли попытку разобраться в особенностях литературного направления концептуализм на примере поэзии Д.Пригова. Мы выявили особенности поэтики его произведений, познакомились с истоками этого направления. Мы пришли к следующим выводам: поэзия Д.Пригова, безусловно, интересна, специфична, далека от классической, традиционной, хотя и перенасыщена цитатами из нее. Она находит своих поклонников. Но, на наш взгляд, совмещение несовместимого, помещение некоторых классических цитат, вызывающих однозначно высокие чувства, в низкий, даже циничный контекст отталкивает, вызывает реакцию отторжения. Хотя иногда ирония, пародийность, узнаваемость ситуаций, остроумие автора восхищает. Несомненно одно: творчество Д.Пригова заняло свое определенное место в современной литературе. Перейти ли ему в разряд классики – покажет время.      

Литература.

Тексты.

    1. Гандлевский С. – Д.А.Пригов, Между именем и имиджем. Диалог.

    2. Личное дело №. Лит. – худ. Альманах. / Сост. Л.Рубинштейн. М.: «Союз театр», 1991.

Литература.

1. Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика, с.95.
2. Васильев И.Е.. Русский поэтический авангард XX века. – Екатеринбург, 2000. – с.243-249,259.
3. Добренко Е. Нашествие слов: Дмитрий Пригов и конец советской литературы // Вопросы литературы. 1997 - №6. – с.36-65.
4. Ерофеев В. Памятник для хрестоматии, М, с.137.
5. Курицын В. Очарование нейтрализации, М, 1996, с.81.
6. Курицын В. Поэт – Милицанер // Октябрь.-1996. - №6.
7. Пригов Д. В помощь изучающим русскую и советскую литературу. – В кН.: «Русская альтернативная поэтика».
8. Современная русская литература: Элективный курс: Учебное пособие для учащихся 10-11 классов общеобразовательных учреждений / Под ред. Проф. Б.А.Ланина. – М.: Вентана-Граф, 2006.
9. Эпштейн М. Парадоксы новизны, М, 1988,с.153,170.

Словари.

1. Книгин И.А.  Словарь литературоведческих терминов. Саратов: Лицей, 2006.

        Краткие тезисы к работе «Поэзия Д.А.Пригова как образец поэзии концептуализма».

Введение

      Современный мир воспринимается как мир, в котором существуют разнообразные культурные течения. Эти течения взаимодействуют друг с другом, влияют друг на друга, что приводит к взаимным изменениям и преобразованиям. Искусство конца XX в. – пестрое, ему присущи черты и традиционных, и постмодернистских, и более поздних тенденций.                                            

     Литература конца XX в. интересна в основном тем, что она отражает наше время. Она представляет читателю полную свободу интерпретаций. Единственная некорректность – это однозначное оценивание произведения. Таким образом, в искусстве возрастает роль читателя, зрителя.

    В своей работе мы исследуем одно из течений современной литературы – поэзию концептуализма на примере самого яркого представителя этого направления Д.Пригова с целью определить место его поэзии в литературе последних десятилетий.

 Задачи: - изучить особенности концептуализма;

             - изучить особенности поэтики Д.Пригова;

             -проанализировать некоторые произведения с точки зрения   концептуалистской поэтики;

Поэзия Д.Пригова как образец поэзии концептуализма

1.Концептуализм как художественное направление.                                                                                                                                  

    В 1970-е гг. в русской литературе появляется новое художественное направление – концептуализм. В основе определения лежит представление о концепте. (Концепт (лат. Conceptus - понятие) – понятие, идея, возникающие у человека при восприятии значения слова.)

  Истоки концептуализма.

Джозеф Кошут, один из основоположников концептуализма, полагает: «Основное значение концептуализма, как мне представляется, состоит в коренном переосмыслении того, каким образом функционирует произведение искусства (…) как может меняться смысл, даже если материал не меняется».

2.Поэзия Д. Пригова как образец поэзии концептуализма.  

2.1 «Как честный человек» (автоинтерпретация как один из признаков концептуалистского произведения)

           С Д. Приговым дурную шутку сыграло такое свойство концептуализма, как самоописание. Манифесты, автокомментарии, автоинтерпретации входят в концептуалистское произведение на равных правах с «собственно текстом». А главное, Пригова называли (Пригов скончался в 2007 году) Памятником концептуализму.

2.2 Истоки. (Связь поэзии Пригова с творчеством обэриутов и Козьмы Пруткова)          

       Едва ли не все писавшие о Пригове сближают его прежде всего с обэриутами. Но сближение это проводится, прежде всего, на внешнем уровне: Пригов близок Хармсу «приемами абсурдности».

2.3 Соц-арт и концептуализм.

     Д.Пригов создает свои произведения под влиянием соц-арта. Он высмеивает расхожие мотивы советской политической агитации, пародирует, разоблачает образы массовой культуры.

3.Особенности поэтики Д.Пригова (черты концептуализма в поэтике Д.Пригова).

• Государство – главный «лирический герой» приговского эпоса
• Почти нет знаков препинания и совсем отсутствуют точки
• Тавтологичность
• Рифмовка одних и тех же слов
• Исходная двусмысленность
• Создание имиджей авторского сознания – неких квазиавторов, авторских масок
• Взаимодействие между двумя полярными  архетипами русской культуры – «маленький человек» и «великий русский поэт»
• Стилевые и смысловые перепады
• Низовое слово, полуграмотность конструкций, примитивность рифмы
• Персонажность
• Сочетание несовместимых слов и понятий
• Имитация чужих высказываний, роль игры
• Авторская ирония
• Преувеличение
• Финальная «приговская» строчка
• Акценты и оценки
• Пародирование

Заключение

    Мы пришли к следующим выводам: поэзия Д.Пригова, безусловно, интересна, специфична, далека от классической, традиционной, хотя и перенасыщена цитатами из нее. Она находит своих поклонников. Но, на наш взгляд, совмещение несовместимого, помещение некоторых классических цитат, вызывающих однозначно высокие чувства, в низкий, даже циничный контекст отталкивает, вызывает реакцию отторжения. Хотя иногда ирония, пародийность, узнаваемость ситуаций, остроумие автора восхищает. Несомненно одно: творчество Д.Пригова заняло свое определенное место в современной литературе. Перейти ли ему в разряд классики – покажет время.