«Балканская политика России и вершина ее при императоре Александре II»

Балканский полуостров – всегда был окутан туманом  политических распрей, и практически постоянно над этой землей висел дым сражений. Войны государств перемешивались с разрозненными выступлениями местных жителей за свободу и независимость. Эта область стала границей сначала религиозных интересов, потом экономических и, как следствие, политических. Все эти интересы имело и Российское государство.

На протяжении более 300 лет Русское государство регулярно вело войны с Османской империей и ее вассалами. Войны велись на различных территориях (в зависимости от характера военных действий России: атакующего или обороняющегося). И на протяжении всех этих лет, как можно судить по частым военным конфликтам (13 войн, в которых Россия и Турция были соперниками, принимая во внимание Кавказский фронт России в Первой мировой войне) наладить отношения с Блистательной Портой не удавалось. В одних войнах Россия отстаивала свои границы, в других боролась за выход к морю и беспрепятственный проход к проливам Босфор и Дарданеллы, но вместе с тем, Россия отстаивала и интересы Балканских славян, находящихся под властью Турции.

Самым ярким моментом борьбы России за освобождение Балканского полуострова от османского ига стала Русско-турецкая война 1877 – 1878 гг. а также предшествующая ей дипломатическая игра Горчаковского министерства.

Но стоит обратиться к истории, посмотреть на Балканский вопрос, так сказать, в зародыше, разобрать его с самого начала.

 Вернемся в те далекие времена, когда в конце XII века болгары восстали и освободились от власти Византии, и на Балканском полуострове самым большим по территории государством стало Болгарское царство. Но молодое государство со всех сторон теснили враждебные страны, кроме того ее ослабляли междоусобные войны. В середине XIV века ослабленное царство распалось на три независимых княжества.

К первой половине XIV столетия усилилось Сербское царство, простиравшееся после войн с Византией до Эгейского моря, но вскоре тоже распавшееся на феодальные владения, так же враждовавшие между собой.

На Балканском полуострове было еще одно крупное государство – та самая утратившая былое могущество Византийская империя.

Все государства Балканских земель в XIV веке были ослаблены междоусобными войнами и взаимной борьбой. Этим тут же воспользовались воинственные турки-сельджуки, объединенные князем Османом, принявшим титул султана. Турки-османы, не раз помогавшие Византии в войнах с балканскими государствами вскоре решили завоевать весь Балканский полуостров, видя ослабленные постоянными войнами государства.

И в 1389 году большое войско османов обрушилось на Сербию, в решающей битве на Косовом поле сербы потерпели сокрушительное поражение, не помог сербам и героический поступок князя Милоша Обилича – раздоры между князьями были настолько сильны, что некоторые, приведя с собой войско, стояли в стороне, наблюдая за ходом сражения. Сербия стала подконтрольной территорией османского султана, однако, полностью подчинить ее себе ему удалось лишь спустя 70 лет. Но прежде турки вторглись в Болгарию и на пять веков подчинили ее Османской империи. А в 1453 году пала и Византийская империя. Так к середине XV века турки-османы окончательно утвердились на Балканском полуострове.

А в 1475 году турки-османы завоевали Крымское ханство, и через 3 года крымский хан становится вассалом Османской империи. В это время в Крыму стали притеснять русских купцов и просто православных людей – это заставило Ивана III обратиться с заявлением к хану и к самому султану, однако диалог с империей не наладился. Василий III придавал отношениям с турками более важное значение – он отправлял в Константинополь послов и добился вполне добрососедских отношений, Великий князь московский даже просил Османскую империю о союзе против Литвы и Крыма, но султан от этих предложений категорически отказался. В 1521 году царь направил новому султану Сулейману Великолепному жалобу о набегах Крымского хана (Султан направил в Крым жесткое требование прекратить набеги, но это требование периодически нарушалось). После этого отношения с Турцией все также поддерживались, но имели уже преимущественно торговый характер. А в 1541 году крымцы, двинулись на Москву, под начальством Крымского хана Сахиба I Гирея в поход двинулись и турецкие отряды. Турки-османы  теперь все чаще и чаще начинают помогать крымцам; отношения их к Москве обостряются, чему немало способствовало завоевание Иваном IV Казани и Астрахани. Султан хотя не выступал активно, но побуждал ханов крымского и ногайского нападать на московские пределы и защищать Казань и Астрахань. Однако султан  Сулейман II никак не отреагировал на то, что русские войска  в 1556 году разгромили наступающих на Москву крымских татар, и погнали к нижнему Дону, разбив у Очакова крупный турецкий отряд и захватив 2 турецких корабля. Султан задумал поход лишь в 1563 году, но через 3 года умер. Его приемник Селим II решает осуществить Астраханский поход, задуманный отцом. Это была первая Русско-турецкая война (1568 – 1570гг.) не принесшая выгоды ни туркам ни русским. В правления сначала Федора Ивановича, а затем и Бориса Годунова отношения с Турцией поддерживались, но были осложнены: в первом случае мешали набеги донских казаков на казаков азовских и ногайцев (считавшихся подданными султана), а во втором поддержка царем австрийского двора, ведущего с Турцией войну. В Смутное время до внешней политики России дела не было – хватало внутренних проблем, поэтому отношения с Турцией возобновились после избрания царем Михаила Федоровича и вновь были налажены дружественные связи. Однако поездки русских послов стали все труднее, некоторых из них стали задерживать в Константинополе, Азове, Кафе, им угрожали смертью и избивали. А в 1637 году был убит турецкий посланник: донские казаки, заподозрив его в отношениях с азовцами и заняли город Азов, отправив царю известие о победе, Москва всполошилась и казакам был отправлен жесткий выговор, а в Константинополь вновь были отправлены послы, говорившие о казаках, как о бандитах, не слушающих царя. Осенью 1637 года по приказу султана Крымский хан опустошает южные московские границы. В 1641 году 200-тысячное турецкое войско подошло к Азову, но взять город османы не смогли и вскоре отошли, казаки попросили помощи и Земский собор в большинстве голосов одобрил решение начать войну с Турцией, но Царь решил вернуть туркам Азов, правда уходившие казаки разрушили город до основания. После этого было заключено новое перемирие, считавшееся весьма шатким, но тем не менее оттянувшее войну на 35 лет. Все эти годы Россия упорно искала союзников и возлагала большие надежды на союз с поляками (к союзу против которой когда-то склоняла турок), но поляки сначала побоялись заключать союз с Москвой, а потом, проиграв Турции в битве при Батоге были вынуждены подписать мир с Турцией. Россия начала действия в 1673 году, но дойдя до Днепра царские войска повернули назад, встретив татарские отряды. В следующем 1674 году Ромодановский с Самойловичем возобновили поход. Царские войска перешли через Днепр, взяли Черкассы, подошли к Чигирину, опустошили все окрестности города, но взять его не могли. Во время осады пришло известие, что крымский хан и турецкие войска идут на помощь своему союзнику гетману Дорошенку. Ромодановский и Самойлович отступили к Черкассам; когда туда же подошли Дорошенко и хан крымский, Ромодановский и Самойлович сожгли город, а сами переправились на восставшую сторону, то есть в левобережную Украину. Поляки прислали послов с убеждением продолжать военные действия вместе с польскими войсками, но Ромодановский и Самойлович не согласились на это. Итак, конфликты с Турцией стали происходить довольно часто, что доказывало непримиримость двух стран в ряде вопросов, одним из которых стал и позже станет и балканский.  

Сначала русско-турецкие войны велись за южные русские и северные турецкие территории, в частности и причерноморские. Кроме того столь беспокойный сосед как Крымское ханство причинял очень большой вред южным русским землям, подвергая их постоянным набегам, в результате которых разрушалось хозяйство южных районов и угонялось в рабство большое количество людей. Еще одной причиной русско-турецкой борьбы в то время было т.н. «Дикое поле» - неразграниченные и слабозаселенные южные степи пригодные для развития земледелия и скотоводства. Налеты на южное порубежье степняков, грабивших и угонявших жителей в рабство, не прекращались. По границе сооружали линии укреплений из поваленных крест-накрест деревьев, на дорогах и в стратегически важных пунктах строились крепости. А за этой засечной чертой простиралась широкая полоса земли, то самое Дикое поле.

Итак, на севере мужик ковырял сохой убогие суглинистые почвы в надежде получить хотя бы скудный урожай. А за засекой располагалась сказочно плодородная черноземная целина с травой в полроста человека, по которой изредка проносились всадники, направлявшиеся в Московию за добычей.

Целинная земля манила земледельца. Московское царство при Алексее Михайловиче исправно отправляло ханам «подарки», скрытую дань, лишь бы не тревожили Русь набегами. Подарки принимались, набеги продолжались, и никакие засеки не могли их остановить. По приблизительным подсчетам, лишь в первую половину ХVII в. крымцы угнали в полон 200 тысяч человек, обреченных на продажу по невольничьим рынкам Востока.

Петр I «прорубил окно в Европу», но что можно было вывозить через холодное, замерзающее на зиму Балтийское море? Лес, чугун, пеньку, льняное полотно? Что еще? Урожаев с бедных северных почв едва хватало для внутреннего употребления. Будущее сельского хозяйства было связано с плодородным Югом, и набеги не могли воспрепятствовать освоению Причерноморских степей.
Интересы обитателей крестьянской избы, боярского терема и царского дворца сошлись. Первые мечтали о хлебе насущном и об освобождении от крепостной кабалы, вторые — о выходе на европейские зерновые рынки. Соображения стратегические (безопасность рубежей) переплетались с экономическими.
Движение на юг не воспринималось как посягательство на нечто чужое: в народном сознании там располагались земли предков, отторгнутые от отечества в годину тяжких испытаний. А поскольку Крымское ханство являлось вассалом Османской (Турецкой) империи, то столкновение с ним неизбежно и закономерно приводило к войнам с Турцией. 

Не случайно инициаторами выступили донские казаки, лихим налетом захватившие в 1637 г. турецкую крепость Азов. Всполошился Посольский приказ: еще не успели залечить раны Смутного времени, еще Смоленск и многие русские города находились в польской оккупации — а тут предприимчивые атаманы навязывают войну с Турцией. Несколько лет отбивали донцы атаки янычарского войска, наконец, их уговорили покинуть полуразрушенный Азов.

Но как только Российское государство окрепло, последовала серия войн с Турцией: 1676—1681, 1687—1700 гг. (начавшаяся со злосчастных крымских походов В.В.Голицына и по существу завершившаяся взятием Азова). Боевые действия велись вдали от Балкан, но балканские проблемы вплетались в ткань связанных с ними переговоров. Посланцы от сербов, греков, молдаван и валахов осаждали Петра I просьбами о помощи и освобождении от ига неверных агарян.
Валашский господарь (князь Константин Брынковяну) держал в Москве особого ходатая, грека г.Кастриота, который соблазнял царя планами быстрой и легкой экспедиции на Дунай: «Унгро-влахийское государство в глубине несчастия, тиран агарянский грозит передать его в пленение татарам, если жители не исполнят тяжких требований его».

Сам князь Брынковяну в этом вопросе был недостаточно решителен. Ему приходилось лавировать между Блистательной Портой, хищнически настроенными Габсбургами и усиливающейся Россией. С 1703 года Брынковяну поддерживал регулярные политические отношения с Петром I и за пророссийские симпатии тайно получил Орден Святого апостола Андрея Первозванного. Во время Прутского похода, однако, он занял выжидательную позицию, отчасти из-за непростых отношений с молдавским господарем Дмитрием Кантемиром (напротив, поддержавшим Россию и заключившим с ней 13 апреля 1711 года Луцкий договор, а после Прутского похода бежавшим в Россию). Итак кроме Турции и России на Балканы зарилась и Вена: «Немцы нудят их (валахов) разными вымыслами поддаться цесарю (как известно, цесарем тогда называли австрийского императора, официальный титул которого гласил: император Священной Римской империи германской нации)... Все мы готовы соединиться и будем прославлять имя ... российского государя, а не цесареве,— клялся  все тот же Кастриот. — Просим, чтобы государь российский принял нас под свою державу в подданство».
Достаточно трех- или четырехтысячного войска, уверял он, чтобы, подняв восстание, добиться освобождения его страны.

В 1710 г. Высокая Порта (турецкое правительство) навязала России новую войну. Готовясь в поход, Петр, несомненно, возлагал большие надежды на поддержку христианского населения: «Князья Молдавии и Валахии с войском нашим совокупятся и весь свой народ многочисленный побудят к восприятию оружия против турок, на что глядя сербы, также и болгары и иные христианские народы против турок восстанут, и оные к нашим войскам совокупятся, иные же внутри их турской области возмущения учинят».
В апреле 1711 г., находясь в Луцке, царь откликнулся на призыв к действиям, содержавший, в частности, заверения молдавского господаря Димитрия Кантемира о желании «со всею землею и народом волоским быть под протекцией» короны российской. В подписанных Петром «Дипломе и пунктах» говорилось: принц «с сего времени под защищением нашего царского величества и, яко верным подданным надлежит, и вечно». Петр гарантировал княжеству самоуправление («вся правительственная власть будет при князе волоском», который будет править «по прежнему обыкновению … без всякого возобновления законов их»). Престол в Яссах становился наследственным в роде Кантемиров.
Эти принципы явились моделью для будущих отношений России с населением Балкан, предполагавших уважение к законам, образу жизни и культуре присоединяемых народов.
Прутский поход 1711 г. завершился катастрофой: окруженная под селением Стэнилешти втрое превосходящими силами турок и татар армия с трудом вырвалась из кольца. Петр подписал тяжелый мир, уступив неприятелю Азов.
Неудачно завершилась и четвертая по счету русско-турецкая война (1735—1739). После четырех изнурительных кампаний потери составили 100 тысяч человек, причем не столько в боях, сколько от усталости и болезней в бесконечных переходах по опаленной солнцем безводной степи.
Россия вернула себе место, на котором располагался Азов, ибо сама крепость была срыта. Турки не разрешили плавание российских судов даже по азовскому мелководью.
Но «бег к морю» отмене не подлежал, хотя после неудачи на Пруте и прервался на полстолетия. Задачу утверждения России на Черном море пришлось взять на себя Екатерине II. При ней получили развитие заложенные Петром принципы отношений с балканскими народами.

ХVIII век принес с собой много загадочного. Идеи Просвещения в головах некоторых правителей мирно уживались с планами откровенных захватов чужих земель. Например, адепт Просвещения прусский король Фридрих II Великий в двух своих «Политических завещаниях» ратовал за приращение территории, считая это признаком хорошего тона всякого уважающего себя монарха. Император австрийский Иосиф II стремился урвать добычу путем династических и дипломатических комбинаций — на поле боя ему фатально не везло.
Правительство Екатерины II пришло к выводу, что России завоевания как таковые не нужны: «Намерения нашего никогда не было, да и нет в этом нужды, чтобы стараться о расширении империи нашей. Она и без того пространством своим составляет нарочитую часть земного круга», — читаем в циркулярной ноте Коллегии иностранных дел от 13 ноября 1793 г.
Не завоевания ради завоеваний, а обусловленное государственным интересом возвращение отторгнутых ранее земель. Надлежало изыскать по возможности мягкие формы своего присутствия в Балканском регионе.
Огромную роль в осуществлении этого замысла сыграла пятая по счету, долгая и трудная, русско-турецкая война (1768—1774).
Интриги французского двора, угроза удара австрийцев во фланг Дунайской армии, восстание Пугачева... На дипломатическом фронте пришлось лавировать и маневрировать.
Не удалось добиться независимости Дунайских княжеств — запрет наложила Вена. Но в 1772 г. Крым был отторгнут от Османской империи. Черное море перестало быть «турецким озером», Россия установила над ним стратегический контроль, хотя сам по себе выход к морю мало что давал.
Плодородные земли побережья были обитаемы самодостаточным в продовольственном отношении населением. В зерне, которому надлежало в перспективе стать самой многообещающей статьей российского экспорта, тамошние жители не нуждались.
Чтобы выйти на европейские рынки, следовало прорваться к океану — иными словами, свободно плавать по Босфору и Дарданеллам. Согласие на открытие Проливов можно было вырвать у Высокой Порты, лишь нанеся ей сокрушительное поражение не где-нибудь в степях Украины, а вблизи жизненных центров империи, на Дунае, а то и за ним. В 1774 г. фельдмаршал П.А.Румянцев перенес операции на правый берег великой реки. Южное направление внешней политики России с железной закономерностью трансформировалось в балканское. Освобождение православного народа, страдавшего под игом неверных, — возвышенное и угодное Богу предприятие, — превратилось в конкретную цель войны.
Российские солдаты пришли в соприкосновение с молдаванами, валахами, греками, сербами и болгарами, которые так же, как они, осеняли себя крестом и молились на те же иконы. От штыковых атак российских солдат, говоривших на понятном южным славянам языке, бежали отборные османские полки.
Ошеломляющее впечатление! Терявшиеся ранее во мгле неизвестности пути освобождения проявились — опора на великую северную державу и ее единоверную армию. Петербург стал местом паломничества балканских эмиссаров, с берегов Дуная всё чаще звучал призыв «Освободите!» — это ли не фактор христианской солидарности? 

Вот он, повод привести армию на Балканы найден – освобождение братьев славян, единоверцев. Под таким девизом Россия выглядела в глазах тех же славян спасительницей, благодетельницей. Огромная северная православная держава должна была вырвать балканских христиан из лап жестоких турок.

Эта война закончилась подписанием Кючу́к-Кайнарджи́йского мирного договора. Русской дипломатии предстояло изыскать формулу защиты православных в мирном договоре — об отторжении обитаемых ими земель от Порты не могло быть и речи: Турция еще прочно стояла на ногах. Прямого вмешательства в свои внутренние дела — российский протекторат над немусульманскими подданными султана — она не допустила бы.
Выход из трудного положения нашел дипломат-практик, бывший резидент в Стамбуле Алексей Михайлович Обресков. Именно он в процессе многомесячных переговоров с турками выдвинул предложение: православная Церковь на Балканах находится под покровительством российской короны. Идея оказалась приемлемой: султан считался духовным главой всех мусульман, халифом, независимо от их государственной принадлежности. Логично было признать подобный статус и за царями по отношению к православным. Прозорливая Екатерина план А.М.Обрескова одобрила..

Особенно интересна седьмая статья: «Блистательная Порта обещает твердую защиту христианскому закону и церквам оного, равным образом дозволяет министрам российского императорского двора делать по всем обстоятельствам в пользу как воздвигнутой в Константинополе упомянутой в 14-м артикуле церкви, так и служащим оной разные представления и обещает принимать оные в уважение, яко чинимые доверенной особой соседственной и искренно дружественной державы»-

, на которой базировалось влияние Российской империи на Балканах вплоть до Крымской войны на первый взгляд выглядела скромно. Она предусматривала право российских посланников делать в пользу православной Церкви «разные представления» и содержала обещание султана «принимать оные в уважение яко чинимые доверенною особою соседственной и искренно дружественной державы». И только...
Глубинное значение статья обретала ввиду специфики социального и политического строя Османской империи. Балканские народы пребывали в бесправии не потому, что были сербами, болгарами или греками, а потому, что являлись христианами. Понятие этноса было размыто, любой человек, принявший ислам, считался турком, хотя бы у него насчитывалось десять поколений славянских предков.
Система угнетения базировалась на религиозном принципе, христиане являлись основным податным сословием. Но, практикуя подобную дискриминацию, османы в то же время признавали православный миллет (общину) во главе с патриархом Константинопольским. Вся жизнь миллета, не только духовная, но и социальная, сосредоточивалась вокруг Церкви; право и мораль тесно переплетались.
Униженные в повседневной жизни, прихожане в храме душевно возвышались. Летописи, песни и сказания о старине, о временах Византийской империи, королевства Неманей в Сербии и двух Болгарских царств навевали мысли об унизительном настоящем и звали к борьбе.
Представления «доверенной особы» петербургского двора подкреплялись всей мощью Российской державы и отличались необыкновенной убедительностью. Конечной целью демаршей являлось обретение православными равноправия, что означало крах всей системы турецкого господства, основанного на религиозной розни.
Невинный на вид седьмой артикул Кючук-Кайнарджийского договора напоминал мину замедленного действия, подложенную под здание Османской империи.

А у царицы от успехов слегка закружилась голова.
Австрийский император, недавний главный оппонент и соперник на Балканах, протянул ей руку дружбы. После смерти матери, императрицы-королевы Марии-Терезии, добродетельной матери многочисленного семейства (16 отпрысков), относившейся к Екатерине с ее чередой фаворитов неприязненно, Иосиф обрел полную самостоятельность и пришел к выводу, что экспансию России на Балканах остановить не удастся; значит, надо принять в ней участие и войти в долю.
В 1781 г. между двумя странами был заключен союз.
10 (22) сентября 1782 г. царица направила своему коронованному собрату письмо, вошедшее в историю под именем Греческого проекта. Екатерина не поскупилась на черные краски, рисуя картину развала Османской империи: паши своевольничают, некогда грозные янычары торгуют в лавчонках, откуда их клещами не вытащишь, члены Дивана казнокрадствуют, христианские подданные готовы восстать.
Целесообразно, полагала императрица, создать между тремя империями, Российской, Османской и Австрийской, некое буферное государство, Дакию, от них независимое, в составе Молдавии, Валахии и Бессарабии, во главе с монархом-христианином. Дакию не следует объединять ни с Габсбургскими владениями, ни с Россией. Притязания последней ограничиваются крепостью Очаков и полосой земли между Бугом и Днестром. Если же, по милости Божьей, удастся освободить Европу от врага всех христиан, писала Екатерина в Вену, «ваше императорское величество не откажется помочь мне в восстановлении древней Греческой монархии на развалинах павшего варварского правления, ныне здесь господствующего, при взятии мною на себя обязательства поддерживать независимость этой восстанавливаемой монархии от моей»7.
Царица излагала затем затаенную мечту — возвести на престол новой монархии своего второго внука, Константина, при условии, что ни он, ни его наследники не посягнут на российскую корону.
Проекту выдалась странная судьба: он, словно искра, мелькнул в сумерках политических буден и погас; дело ограничилось обменом письмами с Иосифом.
Османская империя не собиралась испускать дух, ее кризис затянулся еще на полтораста лет, так что два монарха занимались дележом шкуры неубитого медведя.
Но в историографии проекту повезло; в многочисленных публикациях на Западе его поныне трактуют как некий эталон российского экспансионизма, выдают за план разгрома султанской державы, дабы утвердить на ее развалинах собственное господство.
Так ли это? Ведь «для себя» Екатерина предназначала лишь Подолию, междуречье Буга и Днестра. А Иосиф в ответной корреспонденции замахнулся на молдавские, валашские, сербские и греческие земли. При обсуждении проекта обнаружилось явное различие геостратегических подходов двух дворов к проблеме.
Конечно, Екатерина собиралась прибрать Балканы к рукам, посадив на греческий престол внука. Но ведь желаемое и действительное далеко не всегда совпадают, а расчеты монархов на то, что в другой стране можно распоряжаться с помощью родственников и ставленников, как правило, ни к чему не приводили.
Существует ведь традиция служения монархов принявшему их государству. Живой пример «измены родине» являла сама императрица, немка Екатерина: 52 года пребывания в России — и никаких особых отношений с Германией, разрыв с родственниками, отказ от поездок за рубеж; среди ее окружения — исключительно poccияне...
Греческий проект тяготел к прошлому и был навеян воспоминаниями о величии Византии; Екатерина не возражала против поглощения балканских земель союзником; в пресловутом письме начисто отсутствует идея славянской солидарности, равно как и стремление придерживаться при перекройке карты Европы принципа национальности; предпочтение отдавалось грекам, молдаванам и валахам в ущерб южным славянам.
И всё же Проект обозначил некий этап в разработке геостратегического курса России на Балканах и послужил отправной точкой для последующих комбинаций по территориально-государственному переустройству Юго-Восточной Европы, коими богат XIX век. Очевидно, что «Россия не стремилась к непосредственному включению в свой состав земель, кольцом охватывающих Черноморский бассейн, а предусматривала охватить его поясом православных стран-сателлитов и союзных горских мусульманских племен»8.
Вскоре Екатерина могла убедиться в призрачности своей греческой конструкции, если, конечно, она о ней вспоминала.

24 июля (4 августа) 1783 года был заключён договор о покровительстве и верховной власти России с объединённым грузинским царством Картли-Кахети (иначе Картлийско-Кахетинским царством, Восточная Грузия), согласно которому Восточная Грузия перешла под протекторат России. Договор резко ослабил позиции Ирана и Турции в Закавказье, формально уничтожив их притязания на Восточную Грузию.

Турецкое правительство искало повода к разрыву с Россией. Ахалцыхский паша уговаривал грузинского царя Ираклия II отдаться под покровительство Порты; когда же тот отказался, то паша стал организовать систематические набеги на земли грузинского царя. До конца 1786 года Россия ограничивалась одними только письменными заявлениями по этому поводу, которые Порта большей частью оставляла без ответа.

В 1787 году императрица Екатерина II совершила триумфальную поездку по Крыму в сопровождении представителей иностранных дворов и своего союзника, императора Священной Римской империи Иосифа II, путешествовавшего инкогнито. Это событие сильно всколыхнуло общественное мнение в Стамбуле, возникли реваншистские настроения, подпитанные заявлением британского посла, что Британия поддержит Османскую империю, если она начнёт войну против России.

В конце 1786 года Екатерина II также решилась действовать более твёрдо. Потёмкину было поручено главное начальство над войсками и предоставлено право действовать по своему усмотрению. Русскому посланнику в Константинополе, Булгакову, было поручено потребовать от Порты:

1. чтобы границы царя грузинского, как подданного России, никогда не беспокоились турками;
2. чтобы беглые русские не оставлялись в Очакове, а отсылались за Дунай;
3. чтобы кубанцы не нападали на русские границы.

Представления Булгакова не имели успеха, а Порта, со своей стороны, требовала, чтобы русское правительство вовсе отказалось от Грузии, уступило Турции 39 соляных озёр близ Кинбурна и предоставила Порте иметь своих консулов в русских городах, в особенности же в Крыму, чтобы турецкие купцы платили пошлины не более 3 %, а русским купцам запрещено было вывозить турецкие произведения и иметь на своих судах турецких матросов. Так как Порта требовала срочного ответа до 20 августа, то неприязненное положение было очевидным.

Не дождавшись ответа от Булгакова, Порта предъявила новое требование — отказаться от Крыма, возвратить его Турции и уничтожить на счёт его все договоры. Когда Булгаков отказался принять подобное требование, то был заключён в Семибашенный замок. Поступок этот был равносилен объявлению войны. Обе стороны стали деятельно готовиться ко второй турецкой войне.

И в 1787 году Турция, пользуясь поддержкой Великобритании, Франции и Пруссии, выдвинула ультиматум Российской империи с требованием восстановления вассалитета Крымского ханства и Грузии, а также добивалось от России разрешения на досмотр кораблей, проходящих через проливы Босфор и Дарданеллы. 13 августа 1787 года Османская империя, получив отказ, объявила войну России, но турецкие приготовления к ней были неудовлетворительными, а время было выбрано неподходящее, так как Россия и Австрия незадолго до этого заключили военный союз, о котором турки узнали слишком поздно. Начальные успехи турок против австрийцев в Банате вскоре сменились неудачами в военных действиях против России. В 1791 году Австрия, побоявшись Прусского нападения, заключила с Турцией сепаратный мир. Однако не смотря на это Россия не потеряла стратегической инициативы и продолжала наступать, сменивший Потемкина генерал Репнин ведя активные действия на суше, а также Н.С.Мордвинов, М.И.Войновича, Ф.Ф.Ушаков – на море вынудили Турцию начать переговоры о мире.

 Новому султану Селиму III хотелось восстановить престиж своего государства хотя бы одной победой, прежде чем заключить с Россией мирный договор, но состояние турецкой армии не позволяло надеяться на это. В итоге Османская империя в 1791 году была вынуждена подписать Ясский мирный договор. Турция обязалась уплатить контрибуцию в 12 млн. пиастр. (7 млн. рублей), нограф Безбородко, после того как эта сумма была внесена в договор, от имени императрицы отказался от её получения. Финансовые дела Турции и без того пришли в страшное расстройство после второй войны с Россией.

Многие исследователи единодушно считают, что условия его не соответствовали произведенным затратам и понесенным потерям: «Мир не был адекватен затраченным на войну человеческим и материальным усилиям», его «ни в коей мере нельзя признать блестящим».
Что же, действительно, за каждый шаг в отстаивании своих геополитических интересов России приходилось и приходится дорого расплачиваться.
Конечно, не скромное территориальное приращение, междуречье Буга и Днестра, определяло значение Ясского мира; его сущность — в подтверждении и утверждении прежде завоеванного и достигнутого. В Яссах удалось развить и закрепить заложенные в Кючук-Кайнарджи предпосылки для хозяйственного освоения обширного Причерноморского региона. Присоединение Крыма, Тамань и кубанских татар; создание Черноморского флота – все это обеспечило безопасность рубежей империи. Ни Османской империи, ни ее покровителям не удалось поколебать основы балканской политики России.

Опыт прошлого приучал к сдержанности и осторожности: никаких полетов мысли в область химер, подобных Греческому проекту. Поиски, однако, велись в прежнем направлении.
Так, в 1806 г. обсуждался план тогдашнего главы внешнеполитического ведомства князя А.Чарторыйского о создании на Балканах двух государств, славянского и греческого.
Россия втянулась в войны против Наполеона Бонапарта, восточные дела оказались на периферии ее дипломатии. Вместе с тем было четко определено, что впредь основными противниками здесь станут не слабеющая Порта, а Великобритания, встревоженная опасностью (больше мнимой), нависшей над сферами ее интересов на Ближнем Востоке, и Австрия, не желавшая уступать позиции в Юго-Восточной Европе. Если Россия осталась при прежнем идейном оружии (единство интересов православного мира), то оппоненты обзавелись новым, весьма действенным.
На Западе, прежде всего в Великобритании, трудами многих поколений парламентариев и политиков иного ранга, публицистов и журналистов, а также историков создавался (и поныне бытует) образ России как опасного для Европы агрессора: «Россия без устали продвигала вперед линию своих границ»; «Политика и практика российского правительства всегда сводились к посягательствам настолько значительным и далеко идущим, насколько это позволяли апатия и отсутствие твердости у других правительств»; наконец, совсем уж грубо: Россия — это «организм, который мог выжить, лишь поглощая всё больше плоти и крови своих соседей».
Подобная алчность объяснялась «патологическим состоянием, порожденным полнейшей неспособностью выжить иначе и традиционной склонностью к милитаризму». Жертвой агрессии представлялась Великобритания, вынужденная давать отпор и сдерживать захватнические аппетиты царизма, дабы «воспрепятствовать российской экспансии на Балканах и в Восточном Средиземноморье».
В научной литературе появлялись и взвешенные оценки, но не они определяли мировоззрение обывателя. Мрачная репутация самодержавия как оплота европейской реакции способствовала распространению среди миллионов европейцев образа России, чьими символами объявлялись Сибирь и кнут.
Судьба прозябавших на задворках континента балканцев западных политиков не интересовала.
В таких сложных и неблагоприятных условиях реализовывалась политика России на Юго-Востоке Европы в посленаполеоновскую эпоху.

В 1821 г. Грецию охватило восстание, переросшее в национально-освободительную революцию. Александр I, пребывавший в Лайбахе (Любляне) на конгрессе Священного союза, вместе с прочими монархами инсургентов осудил: подданные выступили против легитимного властителя (династия Османов правила полтысячи лет — куда уж легитимнее).
Но, вернувшись на родину, царь попал совсем в другую психологическую атмосферу. Вся мыслящая Россия выступала на стороне восставших греков. Широкие круги офицерства и чиновничества, дворянство и даже многие сановники считали, что Россия должна сказать свое веское слово.
Как ни старались дипломаты изыскать комбинацию для мирного урегулирования конфликта и обуздания свирепости турецких карателей, всё шло прахом; русские наталкивались на холодную отчужденность европейских коллег. Между тем повстанцы после первоначальных успехов вступили в полосу неудач.
Им сочувствовала европейская общественность — филэллинские организации появились в Мадриде, Штутгарте, Берне, Мюнхене, Цюрихе, Женеве, Париже, Лондоне и даже в Нью-Йорке, Бостоне и Филадельфии. Энтузиасты-волонтеры прибывали на землю Эллады; правда, их насчитывалось всего несколько сотен. Спасти греческую революцию могла только российская армия. Медленно, но верно Александр I приходил к мысли о неизбежности войны.
Здесь не место расплетать паутину российско-турецких разногласий. Одно можно сказать определенно — важнейшим мотивом вступления в войну явилось горячее и искреннее стремление дворянской общественности, единственно активного тогда сословия, вырвать православный народ, наследников Гомера и Перикла, из цепей иноверного рабства.
Сменивший на престоле в декабре 1825 г. скончавшегося брата Николай I твердо взял курс на войну. Следовало предотвратить вмешательство в нее турецких доброжелателей.
Случай обменяться мнениями по греческим делам представился весной 1826 г., когда в Москву и Петербург на коронацию прибыл фельдмаршал А.Веллингтон, победитель Наполеона при Ватерлоо.
Молодой император его горячо заверял, что не намерен прибавить к своим владениям ни одной балканской деревни. «Железный герцог» заметил, что не худо бы столь благодетельные намерения запечатлеть на бумаге, что и было сделано, причем трижды, и в актах международного значения — в англо-русском протоколе от 23 марта (4 апреля) 1826 г., в англо-франко-русской конвенции (июль) и в так называемом Протоколе о бескорыстии (декабрь того же года).
Вскоре российская сторона продемонстрировала искренность своих заверений, несмотря на опасения Лондона и Парижа и мрачные прогнозы тамошней прессы, писавшей, что русский медведь присмотрел себе лакомую добычу — Константинополь и Проливы.

И эти статьи были не лишены истины, ведь как ни сильны были и общественное мнение и сочувствие братьям славянам, но такой добродетельной, безвозмездной войны Российская империя вести не могла, риск был слишком велик: все протоколы и конвенции подписанные Российским Императором были вынужденной мерой, той самой дорогой ценой, которую должна платить Россия за свои планы и устремления.

Война 1828—1829 гг. привела российскую армию под стены Стамбула. Адрианопольский мир (август 1829 г.) явился заметной вехой в жизни Балкан. Была восстановлена (в рамках вассального княжества) государственность сербского народа, чего самим сербам не удавалось добиться в ходе двух восстаний. Победа позволила увенчать многолетнюю борьбу греков за свое освобождение образованием Эллинского королевства. Была расширена и укреплена автономия Дунайских княжеств, Молдавии и Валахии. Османские крепости на их территории были срыты, турки выселены на правый берег Дуная, прежние тяжелые денежные и натуральные повинности заменены фиксированной данью, восстановлены национальные вооруженные силы. На Балканах ключом забила экономическая, политическая и культурная жизнь.
Планы прямого присоединения балканских земель к России были отвергнуты, обсуждались лишь целесообразность того или иного размежевания балканских земель, их политический статус и принципы устройства.
Видным сановникам и самому Николаю I принадлежат следующие вполне здравые высказывания. «Ныне, когда пределы империи распространены от Белого моря до Аракса, весьма немногие приобретения могут быть ей полезны. Обладание Босфором и Дарданеллами, конечно, дало бы новую жизнь нашей торговле, но какою ценою надлежало купить оное?» — рассуждал Д.В.Дашков на секретном совещании в сентябре 1829 г.
Среди исторических мифов по сей день фигурирует тезис о Константинополе и Проливах как основной цели российской внешней политики.
К мифотворчеству причастны и отечественные историки 1920-х гг., прежде всего М.Н.Покровский, который пришел к выводу, что и на Дальний Восток царизм устремился... в поисках пути в Константинополь: «На берегах Тихого океана Россия воевала за те же Проливы».

Но ведь нельзя думать, что русский царь, каким бы он ни был сентиментальным (тем более нельзя так думать про Николая Павловича), начиная войну, думал только об освобождении дружественного или пусть даже братского народа. Патриотизм правителя всегда отличается от патриотизма обычного гражданина – выслушивая общественное мнение правитель должен осмыслить его трезво, а не поддаваться ему и мчаться, сломя голову претворять в жизнь, пусть даже и высоко моральные авантюры. Путь к проливам, путь к Атлантическому океану лежал теперь через независимость балканских  и греческих государств.

Но вскоре, после заключения всех договоров, и оставленного взаперти в Черном море русского флота, Николай I просчитался. Он думал что «друзья», монархи Пруссии и Австрии, его поддержат, и исключал Великобританию из числа возможных противников – все это привело к тому, что в 1853 г. началась война, вошедшая в историю как Крымская. Ее печальные итоги известны. Интересно, что в одной из своих записок император предлагал «объявить державам» об отказе от всякого завоевания, ибо мы «признаем, что наступило время восстановить независимость христианских народов в Европе, подпавших несколько веков тому назад Оттоманскому игу» — с тем чтобы каждый из них «вступил в обладание страной, в которой живет».
Kaнцлер К.В.Нессельроде отговорил царя от публикации этой записки в качестве официального документа (она была обнародована в ноябре 1853 г., т.е. до вступления Англии и Франции в войну): осторожный дипломат, всё еще надеявшийся на сохранение мира с Лондоном и Парижем, боялся встревожить тамошних «ястребов».
Планы освобождения христиан пришлось отложить.

В 1871 году при содействии Бисмарка Россия смогла свести на нет статьи Парижского трактата и взоры вновь направились на Балканы, к 1860 году вновь сформировалось общественное мнение, в котором позиция русского народа вновь была твердой и если власть вплоть до самой войны как то пыталась оттянуть ее, урегулировать ее мирным путем (т.к. против России еще сохранялся европейский фронт во главе с Великобританией, кроме того в этот фронт вошел и только что оформившийся Второй рейх).

Германия боялась, что обретя выход к Атлантике Россия помешает ее колониальной политике и недавний друг (Бисмарк) стал вдруг врагом (не объявлявшим прямо о своей неприязни). Бисмарк держался России, когда ему была нужна ее помощь, покровительство опытного дипломата Горчакова. Россия, даже ослабленная Крымской войной продолжала быть существенной силой в Европе, ее мнение приходилось учитывать. Россия стояла за спиной Бисмарка и он умело пользовался услугами Горчакова. Но вскоре услуги России в качестве пугала для Европы Германии стали не нужны (точнее они стали не нужны Бисмарку, а вот кайзер Вильгельм I был весьма взволнован таким курсом железного канцлера), ведь теперь сама Германия стала внушительной силой на Европейской политической арене. Бисмарк понимал, что рано или поздно вновь встанет Восточный вопрос, и потому  поспешил устроить новую политическую комбинацию с участием Австрии как противовеса России на Востоке. Вступление России в этот тройственный союз, начало которому было положено в сентябре 1872 года, ставило русскую внешнюю политику в зависимость не только от Берлина, но и от Вены, без всякой к тому надобности. Австрия могла только выиграть от постоянного посредничества и содействия Германии в отношениях с Россией, а России предоставлено было охранять так называемые общеевропейские, то есть в сущности те же австрийские, интересы, круг которых все более расширялся на Балканском полуострове.

Именно здесь просчитался светлейший князь Горчаков, именно со стороны Германии пришла беда в 1878 году. Россия слишком сильно доверяла Бисмарку.

В 1875 г. Босния и Герцеговина восстали против Порты, в апреле 1876 г. поднялись болгары, в войну с Портой вступили Сербия и Черногория. Европейская дипломатия зашевелилась, с привычной неторопливостью составлялись проекты реформ в Османской империи, призванные облегчить участь проживавших в ней христиан. А регулярные турецкие войска и башибузуки творили тем временем расправу над неверными.
Снова, как и полвека назад, стало ясно, что только российская армия на своих штыках может принести освобождение.
Александр II и канцлер, князь А.М.Горчаков, помнили о Крымской войне и опасались возрождения действовавшей против России коалиции во главе с Великобританией. Дипломатический зондаж ничего не дал: Вена за свой нейтралитет запросила непомерную цену.
Опытный и проницательный Горчаков сознавал, что освобождение балканских народов имеет для официальной России и оборотную сторону: «Что укрепляет наше традиционное влияние на Востоке, так это ненависть к туркам. Будучи освобождены от их ига, христиане последуют дорогой своих материальных интересов. Мы для них — прежде всего конкуренты, которым нечего продавать и у которых нечего покупать».

К весне 1877 г. были исчерпаны все возможности дипломатического урегулирования конфликта. Общественность России встала стеной на защиту славян. Велась кампания сбора средств в помощь восставшим. Купец-миллионщик вносил тысячи рублей, вдовица — полтинничек, гимназистик жертвовал гривенник. В храмах проводился кружечный сбор. Петербургский и Московский славянские благотворительные комитеты собрали астрономическую по тем временам сумму — полтора миллиона рублей.
Закупалось оружие, снаряжались и отправлялись на Балканы полевые лазареты, пять тысяч волонтеров поехали сражаться в сербскую армию; офицеры, находившиеся на действительной службе, при этом не увольнялись в отставку, сохраняли чины и старшинство по продвижению в званиях.
Открыто проявляли солидарность со славянами императрица Мария Александровна, великий князь Константин Николаевич, наследник престола Александр. Газеты разных направлений призывали: «На войну!»
Организованной оппозиции таким настроениям и устремлениям не существовало. Раздавались отдельные голоса, которые С.С.Татищев счел холодными и рассудочными (хотя чего-чего, а холодности в них не было; напротив, наблюдалось горячее желание предостеречь общественность от иллюзий). Князь Петр Андреевич Вяземский в письме к другу, которое просил сохранить, досадовал и сокрушался: «Всё, что делается по Восточному вопросу, — настоящий и головоломный кошмар. Правительства не видать и не слыхать; а на сцене X и ХХ с компаниею. Они распоряжаются судьбами России и Европы...
Война теперь может быть для нас не только вред, но и гибель. Она может наткнуться на государственное банкротство... Главная погрешность, главное недоразумение наше, что мы считаем себя более славянами, чем русскими. Русская кровь у нас на заднем плане, а впереди — славянолюбие...
Лучше иметь для нас сбоку слабую Турцию, старую, дряхлую, нежели молодую, сильную, демократическую Славянию, которая будет нас опасаться, но любить не будет. И когда были нам в пользу славяне? Россия для них — дойная корова, и только. А мы даем доить себя, и до крови».
Конечно, расстроенный князь сгустил краски; но он не выдумками занимался, а констатировал возможные последствия войны, рассуждая с позиций государственного интереса. Его не слушали.
Вступили в силу факторы, перед которыми отступила Барбара Елавич и о которых герцог Д.Аргайл говорил в парламенте: «Если сейчас перед населением турецких провинций забрезжила перспектива свободы, то это благодаря тем настроениям в России, которые — называйте их как хотите, — сентиментальными, гуманными, алогичными — тем не менее являются одной из могущественных движущих сил истории».
Вспомним, что в средние века в религиозном экстазе десятки тысяч людей отправлялись в многотрудные Крестовые походы. При жизни нынешнего старшего поколения возродилось государство Израиль.
С другой стороны, никакими разумными доводами нельзя объяснить закоренелую вражду католиков и протестантов в Северной Ирландии или взрыв исламского фанатизма, приносящий несчастья целым странам и народам.

Война 1877—1878 гг. — вершина балканской политики России. Она принесла радость победы на поле боя и горечь поражения за столом переговоров. Россия оказалась на волоске от столкновения с Великобританией и Австро-Венгрией, для нее абсолютно бесперспективного, ибо флот владычицы морей мог наносить удары в акватории Черного, Балтийского и Белого морей и Тихого океана, и никакой армии не хватило бы для защиты многотысячеверстного побережья.
Берлинской конгресс (июль 1878 г.) пересмотрел итоги прелиминарного Сан-Стефанского мирного договора (март того же года), урезав территорию воссоздаваемой Болгарии вдвое, передав Боснию и Герцеговину под управление Австро-Венгрии. Разочарованная российская общественность погрузилась в траур.
Звезда канцлера Горчакова закатилась, дипломатию обвиняли во всех смертных грехах. Полвека cпустя не изживший горечи великий князь Александр Михайлович писал: «Русские дипломаты еще раз подтвердили свою репутацию непревзойденной глупости, уговорив императора Александра II принять т.н. “дружественное посредничество” Бисмарка и таким образом покончить с русско-турецким конфликтом на конгрессе в Берлине».
Но что могла сделать российская делегация на конгрессе, натолкнувшись на объединенный фронт оппонентов?
Суждения историков должны выноситься не под влиянием момента или чувств, а на основе трезвого и всестороннего анализа ситуации. С этой точки зрения Берлинский трактат зафиксировал решающий шаг в процессе освобождения Балкан: Румыния, Сербия и Черногория признавались независимыми княжествами, после пятисотлетнего небытия возродилась государственность болгарского народа. Рухнула система.
Через тридцать с небольшим лет союз Сербии, Болгарии, Греции и Черногории нанес сокрушительное поражение Османской империи в Первой балканской войне 1912 г.
Признательность не значится в числе атрибутов международных отношений. Многое из мрачного предсказания князя П.А.Вяземского сбылось: сербская династия Обреновичей притулилась к Вене; Румыния вошла в направленный против России Тройственный союз Германии, Австро-Венгрии и Италии; отношения с новорожденной Болгарией испортились настолько, что были прерваны на дипломатическом уровне (1886).

Позиции победоносной России на Балканах оказались ослабленными. Рассказанная Барбарой Елавич притча о рыцаре и вырванной им из лап дракона деве вроде бы вполне отражает ход событий.
Ситуация представляется, однако, иной, если ее подвергнуть макроанализу. Государственный интерес России во все времена состоял и состоит в том, чтобы на границах царили стабильность и безопасность. Это могло быть достигнуто лишь в условиях более или менее удовлетворительного решения национальных проблем. Возрождение национальной государственности населявших Юго-Восток Европы народов было поэтому настоятельно необходимо. Важный шаг в этом направлении (при всех недостатках берлинских решений) был сделан именно в 1878 г. Здесь российские и балканские интересы смыкались. И, когда в ХХ в. начался германо-австрийский «Дранг на зюд-остен», произошло сближение позиций.
Освобождение христианских народов Юго-Восточной Европы было исторической миссией России, и она эту миссию выполнила.

Американский историк Барбара Елавич попыталась разобраться в мотивах балканской политики России — и зашла в тупик.
Итоги русско-турецких войн она прокомментировала так: «За скудное вознаграждение Российское государство заплатило громадную цену» (в самом деле, девять успешных войн — и ни клочка балканских земель). И далее: «Как отсталая страна, Россия не могла позволить себе подобные внешнеполитические авантюры».
Елавич уподобила Россию храброму рыцарю, который вырвал деву (Балканы) из лап дракона (Османской империи), а красавица вместо благодарности устремилась к другому возлюбленному (Западу), обвинив спасителя в низких побуждениях.
Американка оценила балканскую политику России, руководствуясь набором клише, который предполагает материальные выгоды и корыстные побуждения. В данном случае такой подход явно недостаточен, а значит — непригоден.

Не знаю почему, но говоря символически т.е. как о красавице, то мне почему-то вспоминается сказка братьев Гримм о прекрасной Рапунцель. Прекрасный принц (рыцарь) спасает девушку, которую любит, а их брак налаживает отношения между двумя королевствами, одно из которых принадлежит его отцу, то есть наследником престола которой он является – следовательно ему выгоден этот брак, но факт остается фактом: любовь установила мир между враждовавшими королевствами. Так почему же нельзя считать, что Россия из любви к братьям славянам стремилась укрепить свои позиции, путем дарования им суверенитета. Россия всегда отличалась необычностью как внутренней, так и внешней политики, почему же нельзя считать что Россия стремилась к укреплению позиций, через свободу братьев христиан.