Роль образов еды в поэме Н.В.Гоголя "Мёртвые души"

РЕГИОНАЛЬНАЯ НАУЧНО-ПРАКТИЧЕСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ ШКОЛЬНИКОВ И УЧАЩЕЙСЯ МОЛОДЁЖИ

ОМСКОЙ ОБЛАСТИ

Направление: филология

Секция: русская литература XIX века

РОЛЬ ОБРАЗОВ ЕДЫ

В ПОЭМЕ Н.В.ГОГОЛЯ «МЁРТВЫЕ ДУШИ»

                                    Автор: Гусарёнок Екатерина Викторовна,

                                                МОУ «Маяковская средняя

                                                общеобразовательная школа»

                                                Оконешниковского района

                                                Омской области,

                                                11 класс

                                    Руководитель: Блюменштейн Е.Г.,

                                                 МОУ «Маяковская средняя

                                                 общеобразовательная школа»,

                                                 учитель русского языка и литературы

Содержание

    Введение ____________________________________________________________3                                                                                                              

    Глава 1. Традиция изображения еды в мировой литературе__________________4

    Глава 2. Роль образов еды в поэме Н.В.Гоголя «Мёртвые души»:

      §1. «Съедобные» детали как отражение черт  характеров героев_____________6                                                                                                

      §2. Роль «съедобных» сравнений в произведении _________________________10                                  

      §3. Описание еды в поэме как мерило человеческой личности_______________11                

    Заключение__________________________________________________________13                                                                                                            

    Библиография                                                                                                        

 Введение

                                                                            Гоголь мыслит подробности,-

                                                                           бытовые, исторические, временные и т.д. -

                                                                           не как фон, а как часть образа.

                                                                                                                   Ю. В. Манн

   При анализе произведения нельзя допускать разрыва между идейной и образной его тканью, потому что идея в художественном произведении существует только в плоти образа. Об этом писал почти два столетия назад В.Г. Белинский.

   Данная исследовательская работа задумана, чтобы показать, что даже самые незначительные, на первый взгляд, образы, детали произведения играют важную роль в воплощении его идеи, несут огромную смысловую нагрузку.

   В этом смысле необычайно широкое поле для исследования представляет творчество Н.В.Гоголя, великого мастера иронической и сатирической детали, и в особенности его поэма «Мёртвые души».

   Анализируя образы героев поэмы на уроках литературы, мы обращались к их портретам, историям жизни, описаниям  поместий, интерьера домов, к манерам поведения и речи. И незаслуженно мало говорили об описаниях еды и их роли в поэме. На наш взгляд, роль описаний еды в произведении намного шире лишь декоративной.

   Объект исследования: поэма Н.В.Гоголя «Мёртвые души».

   Предмет исследования: образы еды в поэме Н.В.Гоголя «Мёртвые души».

   Цель исследования: выяснить роль описания еды в поэме Н.В. Гоголя «Мёртвые души».

   Задачи исследования:

Выяснить вопрос о традициях изображения еды в мировой литературе.

Найти в поэме Н.В.Гоголя «Мёртвые души» все изображения еды.

Проанализировать роль образов еды в поэме Н.В.Гоголя «Мёртвые души».    

   Методы исследования: 

   -сравнительно-сопоставительный анализ;

   -работа с литературоведческими статьями, монографиями.

   Идея данной работы была подсказана статьёй учителя СШ №18 Г.Черкассы И.В.Лимборского «От образа – к постижению пафоса».

3

   Глава 1. Традиция изображения еды в мировой литературе

   Образы еды традиционны для всей мировой литературы. Разговор о них можно начать, обратившись к древней литературе, в которой они играли важную роль.

   Древние эллины представляли, согласно мифам, богов-вершителей их судьбы не иначе, как пирующими высоко на светлом Олимпе: «Пируют боги в своих золотых чертогах […] Дочь Зевса, юная Геба, и сын царя Трои Ганимед, любимец Зевса, получивший от него бессмертие, подносят им амброзию и нектар – пищу и напиток богов. […] На этих пирах решают боги все дела, на них определяют они судьбу мира и людей». (Изложено Н. А. Куном по поэмам Гомера «Илиада» и «Одиссея» - 5, 10-11). Один из самых почитаемых древними греками богов, бог вина и виноделия, Дионис (у римлян Вакх, Бахус), в мифах изображается путешествующим по всему свету в окружении хмельных менад и сатиров, весело пирующим и пляшущим в тенистых долинах. Дионис в мифологии «воспринимался как апофеоз жизненной силы и чувственного земного бытия». (6, 33). Не случайно отец Диониса Зевс-громовержец жестоко наказывал всех, кто не почитал или оскорблял юного бога.

   В библейских сюжетах мы также встречаем образы еды. В широко известной притче повествуется о пяти хлебах и двух рыбах, которыми Иисус накормил пять тысяч человек:

«Он же, взяв пять хлебов и две рыбы и воззрев на небо, благословил их, переломил и дал ученикам, чтобы раздать народу. И ели и насытились все; и оставшихся у них кусков набрано двенадцать коробов». (Евангелие от Луки - 2, 75). Образ еды в этом сюжете приобретает символический смысл силы веры. В сюжете последней вечери Иисус Христос нарекает хлеб своим телом, а вино – своей кровью: так возникает аллегорическое толкование хлеба и вина. ( Евангелие от Луки - 2, 94.).

   В эпоху Возрождения великие гуманисты выдвинули мысль о том, что физиология человека естественна, в ней нет ничего безобразного, порочного. Это привело к выпячиванию образов еды на один из первых планов. Наиболее полно это нашло отражение в романе Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль». Герои книги, три поколения великанов, как и автор, уверены, что хорошая еда может идти только на пользу. Роман изобилует сценами поглощения пищи, никогда не совершаемого наедине, втихомолку. Еда у Рабле всегда праздник, всегда «пир на весь мир». Пируют по любому поводу: по случаю рождения Гаргантюа, по случаю окончания войны, удачно проведённого диспута, счастливого возвращения после морской прогулки и т.д. При этом у Рабле не бывает неаппетитной еды. Какая-нибудь требуха, которая уже начала портиться, или лепешки из грубой муки описаны так вкусно, что читателю вместе с героями хочется «облизать пальчики».

   Тем не менее, Рабле протестует против попыток расценить его книгу как веселую сказку

4

или приглашение к пиршественному столу. В авторском посвящении он сравнивает содержание романа с капелькой мозга, заключенного в твердую костную оболочку, а читателя - с самым философским в мире животным - собакой, нашедшей мозговую кость. По примеру этой собаки он призывает читателя унюхать и разгрызть «эти прекрасные лакомые книги» ради заключенной в них мудрости - «мозговой субстанции». А вопреки религиозной идее аскетичности, умерщвления плоти, Рабле проповедует народную истину о здоровом теле как первооснове радости и благополучия. (1, 56).

   Пройдя через столетия, раблезианские мотивы нашли продолжение в произведениях Н.В.Гоголя.

   Г.А. Гуковский  первым сделал глубокое наблюдение о связи среды и характера в реалистическом искусстве вообще и о важной роли детали в создании образа в творчестве Гоголя в частности.

   Другие исследователи творчества писателя (А. Белецкий, В. Прозоров, Ю.Манн и другие) вскользь упоминали об образах еды. Так, Ю.М.Лотман в своей монографии «В школе поэтического слова», анализируя особенности художественного пространства в «Вечерах на хуторе близ Диканьки», отмечает: «Другим отличием бытового пространства от волшебного является характер их заполнения. Первое заполнено вещами с резко выделенным признаком материальности (особенную роль играет еда), второе – не – предметами…» (7, 263). Далее критик рассуждает о градации пирожков Пульхерией Ивановной в «Старосветских помещиках» и замечает: «Преподнесение мелочей крупным планом, значение, которое уделяется ничтожным событиям, заставляют понимать, что в этом мире считается крупным. В этом – смысл подробной подачи незначительных деталей […] Место, которое занимают в этом мире пирожки, дает масштаб самого этого мира…» (7,  272).

   В свою очередь, Ю.В. Манн в монографии «Поэтика Гоголя» делает несколько замечаний: «Обращает на себя внимание полная необычность еды» (9, 42), «Гоголь серьезно пользуется гастрономическим сравнением. […] сравнение направлено против пиршественного максимализма, причём не в его исторической, первобытной, «богатырской», а в современной «помещичьей» форме […] в пределах «образа еды» есть своё развитие масштаба, есть своя эволюция, когда более цивилизованный, развитый, утончённый уровень противопоставляется уровню неразвитой и первобытной жизни». (9, 169).

   На наш взгляд, образы еды у Гоголя, и в особенности в поэме «Мертвые души», играют очень значительную роль и заслуживают отдельного исследования.

5

   Глава 2. Роль образов еды в поэме Н.В.Гоголя «Мёртвые души»

   § 1. «Съедобные» детали как отражение черт характеров героев 

   Все события, происходящие в поэме, связаны с героем Павлом Ивановичем Чичиковым,

который путешествует с целью приобретения так называемых «мертвых душ» (умерших крепостных крестьян, но официально значащихся живыми), чтобы затем заложить их по списку в Опекунском совете и получить значительную сумму денег.

  Проворачивая эту аферу, Чичиков колесит по России, встречаясь с помещиками, чиновниками, простым людом, и мы вместе с ним окунаемся в атмосферу того времени, наблюдаем, как Гоголь раскрывает перед нами, читателями, крепостную действительность тогдашней России, уклад жизни, мысли, чувства, поступки представителей различных слоёв общества.

   Стремясь создать типические характеры персонажей, Гоголь использует их портреты, манеру говорить, одеваться, окружающий их интерьер, быт, а так же описание еды.

  С первых страниц становится ясно, что образам еды автор отводит важное место в поэме.

Свое прибытие в губернский город NN Чичиков начинает с трактира, здесь ему на обед были поданы «разные обычные в трактирах блюда, как-то: щи с слоёным пирожком, нарочно сберегаемым для проезжающих в течение нескольких недель; мозги с горошком, сосиски с капустой, пулярка жареная, огурец солёный и вечный слоёный сладкий пирожок, всегда готовый к услугам» (3, 5). Автор так вкусно перечисляет блюда, словно сам предвкушает тот момент, когда Чичиков к ним приступит. Но взгляд автора явно ироничен, уж слишком обильно меню даже для голодного человека. Близкий к народным представлениям о еде, Гоголь относится к ней с уважением, но резко разделяет сытость и чревоугодие, насыщение и обжорство. (6, 34). Герой же, столь плотно пообедав, закончил день, «накушавшись чаю», «порцией холодной телятины, бутылкою кислых щей» (3, 8).

         Путешествуя от помещика к помещику, главный герой в первую очередь оказывается за столом. Деловые переговоры по купле–продаже предваряются застольем. Повествование строится таким образом, что каждая выделенная автором «съедобная» деталь отражает черты характера того помещика, с которым обедает гоголевский герой». (6, 34).

   Вначале вместе с Чичиковым мы попадаем в помещичью усадьбу Манилова. Его поместье - парадный фасад помещичьей России: как будто бы изысканно, утончённо, с претензией на образованность, но лишь для декорации. Все здесь безжизненно, жалко, мелко. Манилов - помещик, равнодушный ко всему, витающий в облаках, он никогда не ездит на поля, не интересуется  хозяйством: «зачем, например, глупо и без толку готовится на кухне? Зачем довольно пусто в кладовой? Зачем воровка ключница?»(3, 21).

6

   У Манилова все построено на желании понравиться всё равно  кому, и не важно, что в усадьбе и в господском доме следы запустения. Завершающей деталью в характеристике Манилова являются предложенные любящему покушать Чичикову простые, «по русскому обычаю, щи, но от чистого сердца».(3, 25). И это гостеприимнейший до приторности хозяин! Он и его супруга живут в достатке и относятся друг к другу, казалось бы, с нежностью и искренней любовью: «Разинь, душенька, свой ротик, я тебе положу этот кусочек». Как пишет Гоголь, «… из них всё еще каждый приносил другому или кусочек яблока, или конфетку, или орешек …». (3, 21). Употреблённые здесь во множестве слова с уменьшительно-ласкательными суффиксами усиливает нежность Маниловых друг к другу до приторности.

   Его бесхозяйственность доходит до тупости, а радушие - до слащавости. Расчётливый Чичиков поэтому открыто и ласково проделывает свою аферу с Маниловым, а тот (в довершение  доказательства своей бесхозяйственности) совершенно не берёт с гостя денег.

      Крепостническая действительность воспитала не только слащавых, прекраснодушных Маниловых, но и расчётливых Коробочек.

       И далее Чичиков переносится в усадьбу помещицы Коробочки, где хозяйка встречает нашего героя со всем радушием. Коробочка его почует разнообразными вкусностями: «грибки, пирожки, скородумки, шанишки, пряглы, блины, лепёшки со всякими припёками: припёкой с лучком, припёкой с маком, припёкой с творогом, припёкой со сняточками, и невесть чего не было». (3, 50).

      «Чичиков подвинулся к пресному пирогу с яйцом и, съевши тут же с небольшим половину, похвалил его. И в самом деле, пирог сам по себе был вкусен […]      

   - А блинов? – сказала хозяйка.

     В ответ на это Чичиков свернул три блина вместе и, обмакнувши их в растопленное масло, отправил в рот, а губы и руки вытер салфеткой». (3, 51).

  Названия блюд употребляются с уменьшительно-ласкательными суффиксами, и это говорит о том, что Коробочка женщина очень обстоятельная и аккуратная. Но Коробочка потому так аккуратна, что охвачена жаждой наживы, продаёт всё: сало, пеньку, птичье перо, крепостных крестьян - не удивилась даже просьбе продать мёртвые души, только уж боится продешевить. Помещица старается задобрить покупателя: «тесто со вчерашнего вечера ещё осталось, так пойти сказать Фетинье, чтоб спекла блинов; хорошо бы также  загнуть пирог пресный с яйцом, у меня его славно загибают». (3, 49).

     Но жажда стяжательства, накопительства, жадность делают её гостеприимство расчётливым, а её саму умственно ограниченной, нравственно уродливой. Поняв вслед за автором суть характера Коробочки, Чичиков, не менее расчётливый, пытается обвести

7

вокруг пальца жадную, «дубинноголовую» и потому упрямую стяжательницу Коробочку.

     Следующий помещик на пути Чичикова – Ноздрёв. Крепостные крестьяне своим тяжелейшим трудом освобождают помещика от забот, превращая его жизнь в вечный праздник. Среди его разоренного имения только псарня в отличном состоянии, всё остальное его мало интересует, даже собственный обед: «блюда не играли большой роли: кое-что и пригорело, кое-что и вовсе не сварилось. Видно, что повар руководствовался более каким-то вдохновеньем и клал первое, что попадалось под руку: стоял ли возле него перец – он сыпал перец, капуста ли попалась – совал капусту, пичкал молоко, ветчину, горох, - словом, катай – валяй, было бы горячо, а вкус какой-нибудь, верно, выйдет». (3,  68).

    Единственное, что его интересует из обеда, это спиртное, и даже не его качество, а количество: «Зато Ноздрёв налёг на вина: ещё не подавали супа, он уже налил гостям по большому стакану портвейна и по другому госотерна, потому что в губернских и уездных городах не бывает простого сотерна. Потом Ноздрёв велел принести бутылку мадеры, лучше которой не пивал сам фельдмаршал. Мадера, точно, даже горела во рту, ибо купцы, зная уже вкус помещиков, любивших добрую мадеру, заправляли её беспощадно ромом, а иной раз вливали туда и царской водки, в надежде, что всё вынесут русские желудки. Потом Ноздрёв велел ещё принести какую-то особенную бутылку, которая, по словам его, была и бургоньон и шампаньон вместе». «В непродолжительном времени была принесена на стол рябиновка, имевшая, по словам Ноздрёва, совершенный вкус сливок, но в которой, к изумлению, слышна была сивушища во всей своей силе. Потом пили какой-то бальзам, носивший такое имя, которое даже трудно было припомнить, да и сам хозяин в другой раз назвал его уже другим именем». (3, 68-69).

    Действительно, перечисленные в таком количестве спиртные напитки говорят о праздной, никчемной жизни Ноздрёва. Он кутила, лихач, не обременённый никакими моральными принципами. Пьяный разгул, псовая охота, никогда ни одного дела не доводится у него до конца, бесцельное существование. Ноздрёва характеризует даже такая незначительная деталь, как «хлебные крохи», которые видит Чичиков валяющимися на полу на утро. Эта деталь подчёркивает безалаберность хозяина, а это наталкивает Чичикова на мысль: вести ли себя с хозяином запанибрата и прямо сказать о купле-продаже «мёртвых душ» или лучше не настаивать, действовать исподволь.

   Наиболее ярко раблезинские мотивы проявляются у Гоголя в изображении помещика Собакевича. Чичиков, находясь у Собакевича, удивляется, как же много едят хозяин и его домашние. Создаётся такое ощущение, что Собакевичи всегда сидят за столом. Столы ломятся от разнообразной еды. А таким ее количеством насытились бы  даже герои Рабле: «щи… огромный кусок няни, известного блюда, которое подаётся к щам и состоит из

8

бараньего желудка, начинённого гречневой кашей, мозгом и ножками… бараний бок с кашей…» (3, 90).  Разнообразие и количество блюд говорят о практичности Собакевича, его хозяйской хватке. Но здесь чувствуется и сарказм автора: слишком уж много еды на столе. Чичиков даже «почувствовал в себе тяжести на целый пуд больше». Это обилие дает понять цель жизни помещика Собакевича - услаждение и наполнение желудка. Интересна микродеталь: не в первый раз в качестве деликатеса выступают мозги, словно они не годятся более ни для чего другого, как набивать живот.

     Грубый практицизм, животность желаний делают Собакевича достойным противником Чичикова: главный герой отчаянно торгуется с человеком, который ни за что не упустит своей выгоды, не допустит ни малейшей угрозы для своего кошелька, а в конечном счёте -  для своего желудка.

     Последним помещиком на пути Чичикову встречается Плюшкин. Обладая, по отзыву Собакевича, восемьюстами душ, Плюшкин «живет и обедает хуже … пастуха». Он экономит на всем, даже на еде: «Поставь самовар, слышишь, да вот возьми ключ да отдай Мавре, чтобы пошла в кладовую: там на полке есть сухарь из кулича, который привезла Александра Степановна, чтобы подали его к чаю!.. […] сухарь-то сверху, чай, поиспортился, так пусть поскоблит его ножом да крох не бросает, а снесёт в курятник». (3, 115). «Ведь вот не сыщешь, а у меня был славный ликёрчик, если только не выпили! Народ такие воры! А вот разве не это ли он? – Чичиков увидел в руках его графинчик, который был весь в пыли, как в фуфайке.- Еще покойница делала,- продолжал Плюшкин,- мошенница ключница совсем было его забросила и даже не закупорила, каналья! Козявки и всякая дрянь было напичкались туда, но я весь сор-то повынул, теперь вот чистенькая; я вам налью рюмочку». (3, 116).

   Нарочитая убогость плюшкинского стола, доходящая до абсурда, подчёркивает убогость личности помещика. Он не просто жаден, в том числе и по отношению к дочери и внукам. Он жалеет денег даже на еду для самого себя.

   Если «копящий копеечку» Чичиков балует себя вкусной, обильной и разнообразной едой,  бесхозяйственный  и слащавый Манилов угощает гостья хоть чем-то, стяжательница Коробочка не отказывает себе в пирожках и шанишках, а Собакевич живет, чтобы есть, то Плюшкин сам от себя бережет трехгодичный испортившийся сухарь. А это уже скупость, возведённая в принцип, стяжательство ради самого стяжательства, полная деградация человеческой  личности.

9

   § 2. Роль «съедобных» сравнений в произведении

   Принцип главного героя -  судить о людях по угощению - переносится на его видение всего окружающего мира. Во всем и даже в самом себе  взгляд Чичикова выделяет то, что напоминает ему что-то съедобное. (6, 34)

   Сам себя разглядывая в зеркале, герой с удивлением видит вместо лица какую-то лепёшку. Его собственные глаза липнут, «как будто их кто-то вымазал медом». Чичиков спит на тюфяке, то «тоненьком, как лепёшка», то «убитом и плоском, как блин». Овал лица молоденькой дамы, встретившейся герою, «круглился, как свеженькое яичко». Да и выстраивая планы жениться, Чичиков представляет, какой из нее выйдет «лакомый кусочек». В окне деревенской избы он видит два лица: одно - «женское, жёлтое в чепце, узкое, длинное, как огурец», другое - «мужское, круглое, широкое, как молдаванские тыквы, называемые горлянками, из которых делают на Руси балалайки, двухструнные легкие балалайки, красу и потеху ухватливого двадцатилетнего парня, лихача и  щёголя…». (3, 86). Жена Собакевича несется вперед, «как плавный гусь». Пряники похожи на мыло. «Сапоги  всмятку».

   Этих сравнений становится все больше, они начинают раздаваться вширь: брюхо мужика Миняя походит на «исполинский самовар, в котором варится сбитень для всего прозябнувшего рынка» (3, 83), а экипаж приехавшей в губернский город помещицы Коробочки видится, как «толстощекий выпуклый арбуз, поставленный на колеса. Щеки этого арбуза, то есть дверцы, носившие следы жёлтой краски, затворялись очень плохо по причине плохого состояния ручек и замков, кое-как связанных верёвками. Арбуз был наполнен ситцевыми подушками в виде кисетов, валиков и просто подушек, напичкан мешками с хлебами, калачами, скородумками и крендельками из заварного теста. Пирог-курник и пирог-рассольник выглядывали даже наверх».(3, 166).

   Если в этом мире главное, то, что всегда на первом месте, - это еда, а люди и предметы видятся через призму съестного, становятся понятны масштабы такого мира. Таким образом, многочисленные «съедобные» сравнения заслоняют душевное в человеке, заменяют его животным.

10

   § 3. Описание еды в поэме как мерило человеческой личности 

   Главный герой поэмы не единственный, для кого еда является мерой оценки человеческих качеств.

   В трактире, куда Чичиков заехал пообедать и, по своему обыкновению, разузнать о помещиках, старуха использует чичиковский способ определения людей по еде: «Манилов будет повеликатней Собакевича: велит тотчас сварить курицу, спросит и телятинки; коли есть баранья печёнка, то и бараньей печёнки спросит, и всего только что попробует, а Собакевич одного чего-нибудь спросит, да уж зато всё съест, даже и подбавки потребует за ту же цену». (3, 56). Этот эпизод интересен тем, что старуха обращается с подобной речью именно к Чичикову, словно сразу почувствовала в нем единомышленника, человека, смотрящего на других сквозь  призму чревоугодия.

   Так же изображаются в поэме помещики. Для Собакевича еда - мерило человеческих качеств, он делит людей на столичных и провинциальных жителей в зависимости от того, как они питаются: «Это не те фрикасе, что делаются на барских кухнях из баранины, какая суток по четыре на рынке валяется! Это все выдумали доктора немцы, да французы, я бы их перевешал за это! Выдумали диету, лечить голодом! Что у них немецкая жидкостная натура, так они воображают, что и с русским желудком сладят! […] Толкуют: просвещенье, просвещенье, а это просвещенье - фук! Сказал бы и другое слово, да вот только за столом неприлично. У меня не так. У меня, когда свинина – всю свинью давай на стол, баранина - всего барана тащи, гусь - всего гуся! Лучше я съем двух блюд, да съем в меру, как душа требует».(3, 90-91). А рассуждения  Плюшкина вообще граничат с абсурдом: «Хорошего общества человека хоть  где узнаешь: он и не ест, а сыт; а как эдакой какой-нибудь воришка, да его сколько не корми…» (3, 116). И как же тут не согласиться с Собакевичем, что в провинции другой масштаб: то, что мелковато в столице, здесь разрастается до размеров необычайных. Действительно, до размеров необычайных разрастается пошлость, душевная пустота и убогость героев.

     Квинтэссенцией  «философии чревоугодия» в поэме является авторское отступление в 4 главе, которое посвящено рассуждениям о желудках  разного рода людей: «Автор должен признаться, что весьма завидует аппетиту и желудку такого рода людей. Для него решительно ничего не значат все господа большой руки, живущие в Петербурге и Москве, проводящие время в обдумывании, что бы такое поесть завтра и какой бы обед сочинить на послезавтра, и принимающиеся за этот обед не иначе, как отправивши прежде в рот пилюлю; глотающие устриц, морских пауков и прочих чуд, а потом отправляющихся в Карлсбад или на Кавказ. Нет, эти господа средней руки, что на одной станции потребуют ветчины, на другой поросёнка, на третьей ломоть осетра или какую-нибудь запеканку, колбасу с луком и потом как ни в чём не бывало садятся за стол в какое хочешь время, и

11

стерляжья уха с налимами  и молоками шипит и ворчит у них меж зубами, заедаемая

расстегаем или кулебякой с сомовьим плёсом, так что вчуже пронимает аппетит,- вот эти господа, точно, пользуются завидным даянием неба! Не один господин большой руки пожертвовал бы сию же минуту половину душ крестьян и наполовину имений, заложенных и незаложенных, со всеми улучшениями на иностранную и русскую ногу, с тем только, чтобы иметь такой желудок, какой имеет господин средней руки; но то беда, что ни за какие деньги, ниже имения, с улучшениями и без улучшений, нельзя приобресть такого желудка, какой бывает у господина средней руки». (3, 54-54). С горькой сатирической усмешкой автор замечает, что истинным мерилом человеческой личности для его героев, к сожалению, являются не качества души, а качества желудка.

  Заключительные страницы первого тома поэмы содержат кульминационный в изображении еды эпизод. Яркими красками автор рисует сцену разгула  чревоугодия чиновников: «появилась на столе белуга, осетры, сёмга, икра свежепросольная, селёдки, севрюжки, сыры, копчёные языки и балыки, - это все было со стороны рыбного ряда. Потом появились прибавления с хозяйской стороны, изделия кухни: пирог с головизною, куда вошли хрящ и щёки девятипудового осетра, другой пирог с груздями, пряженцы, маслянцы, взваренцы». (3, 139). «Гости, выпивши по рюмке водки тёмного оливкового цвета, какой бывает только на сибирских прозрачных камнях, из которых режут на Руси печати, приступили со всех сторон с вилками к столу и стали обнаруживать, как говорится, каждый свой характер и склонности, налегая кто на икру, кто на сёмгу, кто на сыр. Собакевич, оставив без всякого внимания все эти мелочи, пристроился к осетру, и, покамест те пили, разговаривали и ели, он в четверть часа с небольшим доехал его всего, так что когда полицейместер вспомнил было о нём […] то увидел, что, от произведенья природы оставался всего один хвост». (3, 140-141).

      Слова чиновников перемешиваются с едой. Непонятно, они говорят, заедая, или едят, приговаривая, «заедая дельное слово рыбой или говядиной, обмакнутой нещадным образом в горчицу». Если в начале поэмы описание еды вызывает ироничную усмешку, то в финале - отвращение. Насыщающиеся герои мерзки, и особенно жутко становится оттого, что эти «свиные рыла» имеют право казнить и миловать, покупать и продавать крестьян, которые в большей мере достойны называться людьми, чем эти чревоугодники.  

12

   Заключение

   Изложенные выше наблюдения позволяют сделать следующие выводы.

   Частое обращение Гоголя к образам еды не случайно. Как и у Франсуа Рабле, они несут огромную смысловую нагрузку. (6, 35). Вместе с портретами, историями жизни, описанием усадеб, домов, интерьеров, особенностями речи и поведения образы еды отражают черты характеров героев. «Съедобные» детали служат созданию образов, а через них – пониманию идеи произведения.

         Для автора поэмы еда, заполняющая не только желудки героев, но и всё окружающее их пространство, является средством изображения душевной пустоты персонажей, которые заняты только удовлетворением своих физических потребностей. И поэтому они достойны называться «мёртвыми душами» в гораздо большей степени, нежели те, кого они покупают и продают.

13

           Библиография:

Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная смеховая культура средневековья и Ренессанса. – М.: «Просвещение», 1965.

Библия. Книги священного писания Ветхого и Нового завета. – 1990.

Гоголь Н.В. «Мёртвые души»: Поэма. – М.: Худож. лит., 1985.

Гуковский Г.А. Реализм Гоголя. – М.: «Просвещение», 1959.

Кун Н.А. Легенды и мифы Древней Греции. – Ростов-на-Дону: «Феникс», 1996.

Лимборский И.В. От образа – к постижению пафоса. – Русский язык и литература в средних учебных заведениях УССР, 1991, №3, 33-35.

Лотман Ю.М. В школе поэтического слова: Пушкин, Лермонтов, Гоголь.: Книга для учителя. - М.: «Просвещение», 1988.

Манн Ю.В. В поисках живой души: «Мёртвые души». Писатель – критика  читатель. – М.: «Книга», 1984.

Манн Ю.В. Поэтика Гоголя. 2-е изд., доп. – М.: «Художественная литература», 1988.