Реферат

Источники саморазвития общества можно усмотреть во взаимодействии трех сфер реальности, трех «миров», не сводимых друг к другу. Во-первых, это мир природы и вещей, существующий независимо от воли и сознания человека, т.е. объективный, и подчиненный физическим законам. Во-вторых, это мир общественного бытия вещей и предметов, являющихся продуктом человеческой деятельности, прежде всего труда. Третий мир – человеческая субъективность, духовные сущности, идеи, которые относительно независимы от внешнего мира и обладают максимальной степенью свободы.

Первый источник развития общества находится в мире природы, являющейся основанием существования общества, точнее – во взаимодействии общества и природы. Еще в XVIII в. Ш. Монтескье прямо связывал с климатом и почвой политическое устройство общества. Обращает на себя внимание тот факт, что крупнейшие цивилизации возникали в руслах великих рек, а наиболее успешное развитие капиталистической формации происходило в странах с умеренным климатом.

Второй источник развития общества связан с технологическими детерминантами, с ролью техники и процессом разделения труда в общественном устройстве. Т. Ддорно (1903-1969) полагал, что вопрос о приоритете экономики или техники напоминает вопрос о том, что было раньше: курица или яйцо. То же относится к характеру и типу труда человека, который во многом определяет систему общественных отношений. Это стало особенно очевидно в современную эпоху, когда обозначились контуры постиндустриального, информационно-технического общества. В этом случае основное противоречие возникает между гуманными целями человеческого существования и «бездушным» миром информационной техники, несущим потенциальную угрозу человечеству. В этой связи, необходимо остановиться на понятии «производство», которое относится к важнейшим категориям гуманитарного знания. Прежде всего оно означает процесс преобразования предметов природы в форму, необходимую для удовлетворения человеческих потребностей. Оно тесно связано с понятиями «деятельность», «активность», «труд» и др. Наибольшую разработку понятие производства приобрело в философско-экономической концепции марксизма, где оно является ключевым для материалистического понимания истории. Производство, по Марксу, носит всегда общественный характер, и в его процессе люди вступают в объективные, т.е. независимые от их воли и сознания общественные отношения, совокупность которых составляет сущность общественного строя. Производство входит в цикл, состоящий кроме всего из распределения, обмена и потребления, и является определяющим моментом, исходным пунктом всего процесса. В соответствии с этой концепцией, введено понятие «способ производства», в котором фиксируются две стороны – производительные силы, как отношение людей к природе, и производственные отношения, как отношение людей друг к другу.

Третий источник саморазвития общества усматривается в духовной сфере, в процессе реализации того или иного религиозного или светского идеала. Идея теократии, т.е. управления обществом и государством высшими религиозными авторитетами, была очень популярна в истории, да и сейчас находит место в концепциях религиозного фундаментализма. История общества в этом случае рассматривается как реализация воли Бога, а задача человека – воплотить этот промысел, уделяя основное внимание не земным проблемам, а подготовке к будущей, вечной жизни.

В концепциях истории А. Тойнби, П. Сорокина основное значение в детерминации общества придается морально-религиозному, духовному совершенствованию общества, соотношению санкций и наград как ведущей причине групповой солидарности людей.

Сторонники социалистического и коммунистического идеала видят в нем один из основных «двигателей» общественного развития, зовущий миллионы людей на борьбу за освобождение человечества и построение справедливого общества.

Очевидно, что в реальном общественном саморазвитии нужно учитывать все три источника. Приоритет каждого из них определяется в зависимости от конкретного этапа развития данного общества. Взаимодействие этих источников -внутренне противоречиво, и как было давно замечено, процесс разрешения этих противоречий подчинен определенной ритмике, т.е. все повторяется через определенное количество лет (описывают 4-, 12-, 36-, 100-, и 144-летние циклы, так называемые длинные волны продолжительностью в 50 лет (Н. Д. Кондратьев).

Видный французский историк Ф. Бродель говорил, что исторические события – это пыль, а главное – циклы и тренды, т.е. длинные циклы продолжительностью 100 лет и более. Философский смысл ритмики истории связан с пониманием процесса развития в целом. Оно протекает или линейно (от сотворения мира Богом до Страшного Суда), или циклично с возвращением как бы к прошлому, но на ином уровне (спираль истории).

Историки выделяют несколько типов цикличности: маятникообразное движение, круговое, спиралевидное и волновое (синусоидное). Тип цикличности зависит от размера и масштаба общественной системы: в малых преобладают маятниковые циклы, в средних – круговые и спиралевидные, в больших – круговые и длинноволновые.

Концепция П. Сорокина (1889-1968) основана на представлении о трех типах фундаментальных культур в истории человечества: религиозной, промежуточной и материалистической. В культуре первого вида (типа) движение истории и ее ритм определяется взаимодействием трех воль: Божьей, бесовской и человеческой. В культуре третьего типа, материалистической, история рассматривается на основе чувственно-воспринимаемой реальности, изменения которой выступают в качестве ведущего фактора истории. Переход от культуры одного типа к культуре другого типа осуществляется через культуру промежуточного типа, имеющего последовательные стадии: кризис – крушение – очищение – переоценка ценностей – возрождение.

В конце XX в. Ф. Фукуяма выдвинул представление о «конце истории» как следствии ухода с исторической арены мощных идеологий и основанных на них государств.

Другие исследователи полагают, что мировая история сейчас находится в точке бифуркации, где соотношение порядка и хаоса меняется и наступает ситуация непредсказуемости. Представители синергетики (например, И. Пригожий) придают основное значение фактору случайности в реализации идеи самоорганизации общества при учете нелинейного характера этого процесса.

Рассмотрим подробнее общество как саморазвивающуюся систему.

Глава 1. Понятие, критерии и типы общественного прогресса

§ 1.1. Идея прогресса в истории философии

В глубокой древности Гесиод выдвинул версию, согласно которой история прошла пять веков. Первый из них был «золотым». Люди в это время отличались высокой моралью, были благочестивы, жили легко и беспечно, безболезненно умирали. Следующий – «серебряный» – век был уже намного хуже предыдущего. Причиной ухудшений послужило начавшееся падение морали и благочестия. Этот процесс падения нравов продолжался и дальше, в силу чего каждый последующий век оказывался хуже предыдущего. Самый плохой, самый страшный – «железный» – век, современный Гесиоду, демонстрирует полный развал нравственности. Правда, констатировав этот факт, Гесиод не объяснил, что же будет дальше. Нам это известно, но не будем чрезмерно строги к Гесиоду, памятуя о том, что в европейской истории он был первым, кто попытался понять ее путь. Важно отметить, что его точка зрения представляет собой четко выраженную идею регресса (от лат. regressus – обратное движение), т. е. такого типа развития, который означает переход от высшего к низшему, деградацию.

Большинство античных авторов не разделяло точку зрения Гесиода. Ведь он жил в эпоху распада общинно-родового строя и возникновения нового, первого в истории классового общества – рабовладельческого; крушение старых устоев общества и нашло отражение в его пессимистической теории. Мыслители же античности – Платон, Аристотель и др.– жили уже в эпоху полисной рабовладельческой демократии, открывшей, по их представлениям, определенную перспективу для общественного развития. Отражением этих перспектив были их взгляды на историю как на процесс, идущий по восходящей линии. Но представление о мире как о некоей замкнутой сфере, перенесенное на развитие общества, привело к идеям, согласно которым общество развивается не бесконечно, а в ограниченном круге, повторяя уже пройденные этапы.

Эпоха феодализма с ее теологическими теориями общественной жизни, провиденциальными по своему характеру, не внесла сколько-нибудь существенного вклада в рассматриваемую проблему. И хотя мыслители этой эпохи понимали историю как направленный процесс, внутренняя закономерность истории отрицалась, а само направление развития человеческого общества считалось заданным богом.

В борьбе с этими взглядами и родились первые теории исторического прогресса (от лат. progressus – движение вперед). Они возникли в период развития капитализма, появления буржуазии – класса, олицетворявшего общественный прогресс. В XVII в. идеи общественного прогресса развивал Вико, который считал, что все народы проходят в своем развитии три этапа – божественный (подчинение жрецам), героический (аристократическое государство), человеческий (республика или конституционная монархия). Пройдя эти этапы, человеческое общество начинает движение по нисходящей линии и возвращается к исходной точке развития. Затем все повторяется вновь. Вико полагал, что современное ему общество находится в конце периода зрелости, после чего должна начаться эпоха упадка. Большая заслуга Вико состоит в том, что он выдвинул идею общественного прогресса, однако в целом его учение предполагает не бесконечное общественное развитие, а общественный круговорот.

Эпоху, непосредственно предшествовавшую французской буржуазной революции, характеризует целая плеяда мыслителей, страстно веривших в исторический прогресс и стремившихся его обосновать. Так, Гельвеций усматривал в процессе общественных изменений восхождение человечества от низших, примитивных форм организации жизни к более высоким и сложным ее формам. Ж. Кондорсе (1743–1794) не только выражал уверенность в том, что общественный прогресс существует, но и доказывал, что он подчинен общим законам. Если люди знают эти законы, то они могут предвидеть и ускорять развитие общества. Однако при всей очевидной революционности этих взглядов Гельвеций, Кондорсе и другие философы указанной эпохи полагали в то же время, что основой общественного прогресса является прогресс разума. Их философия истории характеризуется непониманием необходимости предшествующих этапов истории, всей сложности и противоречивости прогрессивного развития общества.

Наиболее полное осмысление идеи общественного прогресса в домарксистской философии связано с именем Гегеля. Он утверждал, что развитие есть движение вперед от несовершенного к более совершенному, доказывал, что несовершенное должно быть понято и как нечто такое, что содержит в себе – в зародыше, в тенденции – свою собственную противоположность, т. е. совершенное. При всей диалектичности этих взглядов они тем не менее оставались целиком идеалистическими. Гегель понимал исторический прогресс как процесс саморазвития «абсолютной идеи», что, как нетрудно заметить, напоминает теологические концепции общественного развития. Другим, не менее важным, недостатком его взглядов на общественный прогресс является их крайняя противоречивость. Провозглашая идею бесконечного прогрессивного развития, Гегель вместе с тем доказывал, что венцом исторического развития является конституционная монархия, реализованная в Пруссии. Принося диалектические идеи в жертву своей философской системе, призванной, по его замыслу, завершить развитие всей истории философии, он не видел прогресса в будущем, ограничиваясь лишь анализом прошлого.

Итак, факт прогрессивного развития общества был провозглашен еще до возникновения материалистического понимания истории. Но предшествующая философская мысль не могла дать однозначного ответа на вопросы о том, в чем заключается сущность общественного прогресса, каковы закономерности, обусловливающие поступательное развитие общества.

§ 1.2. Критерий прогресса

В домарксистской мысли сложилось такое положение, когда каждый мыслитель, признававший прогрессивный характер развития общества, пользовался таким критерием прогресса, который подтверждал его собственную концепцию «прогрессивности», даже если оказывался совершенно неприменимым для целых исторических эпох, а нередко и социально-исторического процесса в целом. Например, французские просветители XVIII в. считали критерием прогресса развитие разума. Их идеи сами по себе благородны, но все дело в том, что «развитие разума», как его понимали эти мыслители, перечеркивало значение тех исторических эпох, которые, по их мнению, разумом не отличались. Социалисты-утописты, в свою очередь, были сторонниками моральных критериев прогресса. Их критика капитализма состояла в основном в его моральном осуждении, в доказательстве его несправедливости.

Разумеется, нравственность как критерий прогрессивности того или иного общества чрезвычайно важна. Но моральный критерий нередко оказывался крайне субъективным, так как неясно, например, какая моральная система является предпочтительной, применима во всех ситуациях, ко всем обществам и во все времена. Французские просветители указывали в свое время на моральную чистоту так называемых диких племен, якобы существовавших до их соприкосновения с европейской колонизацией, развратившей и деморализовавшей их. Действительно, такие пороки буржуазного общества, как коррупция, власть капитала и т. п., диким племенам были не известны, но ведь элементы каннибализма, принесения человеческих жертв, санкционированная полиандрия, полигамия, «предоставление» жен и дочерей во временное пользование гостям, скальпирование пленников, вполне согласовывавшиеся с нормами примитивной первобытной морали, вряд ли могут сделать такую мораль общепринятым и объективным критерием прогресса. В то же время следует со всей определенностью подчеркнуть, что полный отказ от каких бы то ни было моральных критериев прогресса, нередко отождествлявшихся с «мелкобуржуазными предрассудками» и «интеллигентским слюнтяйством», может привести к самым ужасным социальным и духовно-культурным последствиям. Общество, в котором моральные принципы и критерии приносятся в жертву властолюбию, а общечеловеческая мораль объявляется несовместимой с классовой, может прийти в состояние моральной деградации, к политическому и общесоциальному упадку, к потере гражданского и человеческого достоинства, к отрицанию прав человека, а вследствие этого к потере гражданской и экономической активности, что неминуемо ведет к застою, деформации и перерождению общества.

Научная теория общественного прогресса нуждается не в субъективных критериях, отражающих неспособность мыслителей разобраться в сложном характере социального развития, а в критерии объективном, не зависящем от произвола исследователя. Исторический материализм сделал важный шаг к выработке такого критерия.

Сложность выяснения критерия общественного прогресса была обусловлена, в частности, тем, что общество представляет собой сложную систему, включающую огромное количество элементов и процессов. Эти различные составляющие также развиваются, поэтому к ним тоже должно быть применимо понятие прогресса. Если рассматривать общество как систему, то различные его составляющие представляют собой подсистемы, каждая из которых способна к прогрессивному развитию и имеет свой критерий прогресса. Так, критерием прогресса в здравоохранении является снижение заболеваемости, критерием прогресса в развитии транспорта – рост количества перевозок, критерием прогресса в торговле – рост товарооборота и т. д. Все такие критерии характеризуют, однако, лишь отдельные стороны общественной жизни, и ни один из них не может дать представления о прогрессе общества в целом.

Развитие общества как системы вовсе не означает, что все ее подсистемы развиваются одинаково. Напротив, диалектика общественного развития такова, что развитие различных сторон общественной жизни совершается очень часто неравномерно. Более того, прогресс в одних областях общественной жизни осуществляется на фоне регресса других областей. Так, в рабовладельческом и феодальном обществах, пришедших на смену первобытному строю, где равно уважались права и достоинства всех членов общества, прогресс в развитии производительных сил, в науке, в искусстве достигался за счет бесчеловечной эксплуатации основной массы населения, за счет низведения людей до положения рабочего скота. «Невозможна дружба и с конем,– писал Аристотель, один из идеологов рабовладельческого общества,– или быком или с рабом в качестве раба. Ведь [тут] ничего общего быть не может, потому что раб – одушевленное орудие, а орудие – неодушевленный раб...».

Противоречивость прогресса выражается, однако, не только в диссонансе, но иногда в разнонаправленности отдельных процессов внутри общей системы. Так, бурный расцвет древнегреческого искусства, по замечанию К. Маркса, не отвечал общему ходу развития рабовладельческого общества. Некоторые формы античного искусства были возможны лишь на ранних стадиях развития этого общества, когда питательной почвой искусства являлась мифология, И вообще такая форма общественного сознания, как искусство, обладая относительной самостоятельностью, вовсе не обязательно достигает особого расцвета в период бурного развития производительных сил.

Быстрый рост производительных сил на ранних стадиях развития капитализма вовсе не означал быстрого прогресса во всех областях общественной жизни. Напротив, период первоначального накопления капитала вошел в историю как период невероятных страданий масс, резкого падения морали господствующих классов. Об этом периоде истории К. Маркс писал, что «новорожденный капитал источает кровь и грязь из всех своих пор, с головы до пят».

При всей сложности и внутренней противоречивости общественного прогресса вопрос о его критерии не только не снимается, но, наоборот, приобретает особую важность. При этом любой критерий прогресса, взятый из области общественного сознания (морали, права, религии и т. д.), не может быть единственным общеисторическим критерием прогресса, поскольку взгляды людей сами меняются под влиянием объективных условий общественной жизни. То, что считалось моральным в условиях рабовладения, является безнравственным с современной точки зрения. То, что могло считаться юридически обоснованным и справедливым в условиях частной собственности, является несправедливым и противоправным в условиях социалистической собственности на средства производства. Итак, общеисторический критерий прогресса нельзя найти лишь в области общественного сознания.

Было бы в то же время большой ошибкой думать, что критерий прогресса легко обнаружить в одной лишь сфере общественного бытия. Однако именно такой взгляд был господствующим в нашей философской, экономической и исторической литературе на протяжении многих предшествующих десятилетий. Не было свободным от него и предыдущее издание этой книги.

Считалось, будто бы в трудах создателей исторического материализма имеется однозначное указание на то, что единственным критерием социального прогресса являются преимущества того или иного общественного строя в сфере материального производства, а точнее, в уровне развития производительных сил, который часто отождествлялся с уровнем развития техники и производительности труда. При этом чаще всего ссылались на известные слова В. И. Ленина: «Производительность труда, это, в последнем счете, самое важное, самое главное для победы нового общественного строя».

Не говоря уже о том, что производительность труда хотя и зависит от уровня производительных сил, в том числе и от их технической составляющей, но не тождественна с ними, и обсуждаемая нами точка зрения не учитывает, по какому поводу и в каких конкретных исторических условиях было высказано процитированное положение. Оно вполне отражало конкретные проблемы, стоявшие перед нашей экономикой в самом начале послереволюционного периода. Экономика была сильно подорвана империалистической войной и хозяйственной разрухой. В этой ситуации, сопровождавшейся разрушением производительных сил, снижением трудовой дисциплины, падением производительности труда и компетентности многих руководящих органов и руководителей, приведенное высказывание было четко ориентировано на то, чтобы стимулировать прежде всего решение технико-экономических проблем, подъем производительности труда и производительных сил в целом. Однако экстраполированное за рамки данного периода не в меру усердными интерпретаторами, оно принимало сомнительный оттенок. Известно, например, что по сравнению с уровнем производства и производительностью труда, достигнутого сельским хозяйством в ряде стран античного мира на определенных этапах развития, производительность сельскохозяйственного труда в странах средневековой Европы долгое время оставалась более низкой. Вместе с тем как раз на протяжении этих столетий утвердился и победил новый общественный строй – феодализм, опиравшийся, как известно, именно на сельское хозяйство.

Другой пример касается уже наших дней. За последние семь десятилетий европейский, американский и японский капитализм сумели найти в своих социальных и экономических структурах новые импульсы, новые возможности и механизмы для быстрого развития производительных сил, резкого повышения производительности труда и стремительного научно-технологического прогресса. По всем этим показателям вследствие конкретных исторических причин, о которых много уже говорилось раньше, наша страна и другие социалистические страны существенно отстали. Тем не менее было бы поспешным из этого конкретно-исторического факта делать вывод, что новый общественный строй в принципе, в более широком историческом масштабе времени уступает по своим созидательным возможностям капитализму, что нынешнее отставание непреодолимо на путях социалистического развития. Есть веские основания думать, что обновленный, демократический социализм сумеет в полной мере раскрыть свои возможности в мирном соревновании с капитализмом. Думается, что по вопросу о возможностях и исторических преимуществах двух социальных систем жизнь еще не вынесла своего окончательного заключения. Но уже сейчас можно сделать вывод, что ни критерии, целиком относящиеся к сфере общественного сознания, ни критерии, целиком сводимые к сфере общественного бытия, а тем более к одним лишь экономическим категориям, не позволяют правильно понять природу и сущность социального прогресса. Чтобы преодолеть антидиалектическую разорванность и противопоставление таких критериев, мы должны указать фундаментальную философскую категорию, характеризующую глубинную сущность жизни и деятельности человека, а стало быть, и всего исторического процесса, в котором эта деятельность осуществляется. Такой категорией, на наш взгляд, является рассматривавшаяся выше категория свободы.

Свобода представляет собой сложную категорию, отражающую процессы и действия, одновременно относящиеся и к сфере сознания, и к внешнему по отношению к нему бытию. Человек свободен не только тогда, когда он что-либо знает. Знание существенно, но недостаточно для свободы. Знаменитый буриданов осел знал конечно же, что ему необходимо сено, и видел два совершенно одинаковых стога свежего сена, находившиеся от него справа и слева на совершенно равном расстоянии. Тем не менее, обладая столь «ценным» знанием, это несчастное животное погибло, так как не нашло оснований, чтобы предпочесть один стог другому. Эта голодная смерть в условиях изобилия подтверждает, что для свободы необходимо уметь еще делать выбор и принимать соответствующие, целесообразные решения. Если цель осла – утолить голод и выжить, то он должен был бы принять решение о том, что главное в данной ситуации – не стоять на месте, а двигаться в любом направлении, лишь бы насытиться. Знания и опирающиеся на них целесообразные решения образуют субъективные условия свободы. Чего, однако, стоят эти условия, если их в определенных ситуациях нельзя осуществить? Даже если бы этот выдуманный знаменитым средневековым логиком осел двинулся направо или налево, при отсутствии сена он все равно бы погиб. Объективные условия, т. е. обстоятельства и средства, при которых можно осуществить принятые решения, оказываются столь же важными, как и субъективные. Свобода, следовательно, если мы имеем в виду реальную, а не мнимую свободу, представляет собой единство субъективных и объективных условий.

Возвращаясь теперь к реальным проблемам реального человека, можно сказать, что из любых двух сопоставляемых социальных систем для человека предпочтительнее та, которая обеспечивает ему большую степень свободы. При этом, конечно, имеется в виду не какой-либо узкий, ограниченный, а широкий, философский смысл этого понятия. Стоит напомнить, что создатели социальной философии марксизма, много размышлявшие над смыслом человеческого бытия, направлением истории и целью прогресса, были склонны считать, что смысл бытия, направление и цели истории состоят в переходе человека к такой организации общества, которая бы означала скачок из царства необходимости в царство свободы. При этом речь шла не о какой-то полумифической свободе общества, а о свободе каждого индивида, так как – напомним еще раз – свобода общества есть свобода каждого гражданина. Мы еще очень далеки от реализации этого социального идеала, но важно понять, что подлинный прогресс социальных систем как раз состоит в том, что возрастает степень реально достижимой свободы в указанном выше смысле если не для всех, то по крайней мере для все большего числа членов общества.

Глава 2. Проекты социального прогресса

В проблему прогресса в качестве одного из ее аспектов входит вопрос о формах прогрессивного развития. Исследователи сходятся в том, что формы такого развития (по отношению к социальным явлениям) разнообразны. Выделяются: линейная (или лестнично-поступательная) форма, спиралеобразная, веерная, волновая и др.

Пример веерной концепции развития – концепция исторического круговорота цивилизаций английского историка и социолога А.Д. Тойнби (1889–1975). Как он установил, в истории человечества была 21 цивилизация; из них 13 основных; каждая проходила стадии возникновения, надлома и разложения, после чего погибала. К настоящему времени, считает он, имеется 5 основных цивилизаций: индийская, китайская, исламская, русская и западная. В любой из них имеется прогресс в духовном совершенствовании, в религиозных верованиях и т.п. В концепции А.Д. Тойнби некоторые критики усматривают круговороты. Однако, цивилизационный путь у него по форме ничем существенным не отличается от геологических этапов в развитии Земли; и если мы линейность в таком развитии не считаем круговоротом, то неверным будет его точку зрения относить к недиалектическим "круговоротным" построениям. Его представление об отдельных цивилизациях действительно "линейно" (до определенной точки происходит поступательно-прогрессивное развитие), а в другой системе отсчета – в рамках всего общества – оно "веерное":

Можно подумать над вопросом: а не относится ли к этому типу прогресса развитие философии? Мы здесь имеем множество отдельных направлений, формирующихся на основе разных познавательных способностей человека (точнее, вследствие реализации в большей степени каких-то одних способностей) и своеобразного видения мира, обусловливаемого также социокультурными факторами. Какие-то концепции устаревают, сходят со сцены, а какие-то набирают силу. Взаимовлияние концепций, как и цивилизаций, не снимает проблему качественной специфичности каждой из них, их относительно автономного движения.

Вместе с тем "веерность" не исключает синтетической картины ни общества, ни историко-философского процесса.

Имея в виду общий взгляд на историю, С. Л. Франк отмечал, что единственно возможный смысл истории заключается в том, что ее конкретное многообразие во всей его полноте есть выражение сверхвременного единства духовной жизни человечества. "Как биография отдельного человека имеет свое назначение... в том, чтобы через нее постигнуть единый образ человеческой личности во всей полноте ее проявлений, от младенчества до самой смерти, так и обобщающее, синтезирующее понимание истории может состоять только в том, чтобы постигнуть разные эпохи жизни человечества как многообразное выражение единого духовного существа человечества. Философия истории есть конкретное самосознание человечества, в котором оно, обозревая все перипетии и драматические коллизии своей жизни, все свои упования и разочарования, достижения и неудачи, научается понимать свое истинное существо и истинные условия своего существования" ("Духовные основы общества".

Одной из форм прогресса является восходяще-волновое развитие. Согласно концепции волнообразного прогресса, материальная система вначале развивается интенсивно, затем темпы развития ослабевают в результате ограниченных возможностей структуры, наступает период движения как бы по плато, затем начинается спад развития; отсюда – два варианта будущего: либо структуры претерпевают трансформацию и дают начало новому, более быстрому развитию, либо, если их не трансформировать, система будет деградировать и в конце концов разрушается. Количество волн в таком прогрессе зависит от возможных вариантов структур.

При развитии системы может происходить видоизменение формы прогресса под влиянием не только внутренних, но и внешних условий. Речь идет, разумеется, не о мире в целом, а о конкретных материальных системах, в данном случае об обществе.

Обратим внимание на одно из научных исследований. В начале XX века было установлено влияние космических факторов на развитие общества и жизнь людей. В книге А. Л. Чижевского "Физические факторы исторического процесса" (Калуга, 1924) были обобщены результаты многих исследований. Факты показывали, что ритмы солнечной активности воздействуют на динамику эпидемий, урожаев, на социальные события (возникновение революций, войн и т.п.). А.Л. Чижевский отмечал: "В свете современного научного мировоззрения судьбы человечества, без сомнения, находятся в зависимости от судеб Вселенной". Периодичность мощного воздействия Солнца на человечество в среднем составляет 11–12 лет. В качестве иллюстрации такой зависимости можно вспомнить отечественную историю: 1905,1917, 1929,1941 годы. "Мы должны помнить, – писал А. Л. Чижевский, – что влияние космических факторов отражается более или менее равномерно на всех двух миллиардах человеческих индивидов, ныне населяющих Землю, и было бы преступно игнорировать изучение их влияния, как бы тонко и неуловимо с первого взгляда оно ни было. В 1927–1929 годах, – предупреждал он [в 1924г.], – следует предполагать наступление максимума солнцедеятельности. Если допустить существование периода в 60 лет (Young) или в 35 лет (Lockyer), которые присоединяются к основному колебанию в 11 лет, то ближайший будущий максимум должен быть особенно напряженным (maximum maximorum), ибо максимум 1870 года отличался большою силою. По всему вероятию в эти годы произойдут, вследствие наличия факторов социально-политического порядка крупные исторические события, которые снова видоизменят географическую карту".

Глава 3. Революционный и эволюционный тип развития общества. Цивилизация и революция

§ 3.1. Революция и эволюция как исторические явления

То, что революции самых различных «образцов» – почти обычные явления на авансцене истории, было известно еще в глубокой древности. К числу революций нередко относили и дворцовые перевороты, и крупные народные движения, и переход от одной формы власти к другой, и более фундаментальные социально-исторические процессы. Однако подлинный интерес к соотношению постепенных, эволюционных изменений, происходящих в обществе стихийно, так сказать, снизу или осуществлявшихся благодаря реформам сверху, и незапрограммированных, незапланированных заранее революционных переворотов возник в общественном сознании раннего капиталистического общества, в эпоху, ставшую кануном буржуазных революций. Именно в это время, начиная с трудов итальянского политического мыслителя Н. Макиавелли (1469–1527), дававшего государям советы, как предотвращать революции и перевороты, и кончая трудами деятелей Великой французской революции: Марата, Робеспьера и Сен-Жюста, превозносивших революцию как метод решения общественных проблем, вопрос о соотношении постепенных и радикальных способов изменения общества перемещается в центр всех социально-философских учений. В XIX в. он четко оформляется в дилемму; либо эволюция, либо революция. В известной степени для оппозиции победившей буржуазии революционным процессам, некогда приведшим ее к власти, были серьезные основания. Если теоретики ранних буржуазных революций, и прежде всего Руссо, считали революцию оправданной уже по одному тому, что без нее народ, находящийся под гнетом деспотизма, не может освободиться и стать суверенным в собственном государстве, то для идеологов послереволюционного периода эти аргументы потеряли свою привлекательность. Во-первых, буржуазия благодаря свершившимся революциям уже получила власть и желала спокойно наслаждаться своим экономическим положением, а во-вторых, реальные революции, и особенно французская революция 1789–1799 гг., оказались гораздо более кровавыми процессами, чем рисовалось воображению буржуазных теоретиков революции. Буржуазные революции, и в первую очередь французская революция, пройдя через стадию диктатуры и кровавого террора, ужасающего падения нравов, вспышек неукротимой классовой ненависти народных низов к имущим, показали новому, рвущемуся к власти классу всю опасность джинна, выпущенного из бутылки. Поэтому XIX век знаменуется тем, что наследники Великой французской революции, а затем и современники революционных событий 1830 и 1848–1852 гг. во Франции и Германии все больше начинают склоняться в пользу эволюционного пути решения социальных проблем и противоречий. Это путь реформ, путь сбалансированного регулирования общественных процессов, не допускающий радикальных изменений в фундаменте общества, прежде всего в отношениях собственности.

В XIX в. идеологи пролетариата, а именно выразителями его интересов считали себя К. Маркс и Ф. Энгельс, открыто провозглашают революцию исторически необходимым, объективно назревшим и закономерным процессом. Здесь незачем детально прослеживать изменения в их подходе к этому вопросу. Главное – подчеркнуть, что идея революции, кладущей конец развитию всех форм эксплуатации человека человеком, никогда не идентифицировалась с какой-либо единственной формой ее реализации. Для них революция – это глубинный, социальный и социокультурный процесс, возникающий лишь в определенных условиях и не тождественный вооруженному восстанию, массовым репрессиям и тому подобным формам политического действия, которые впоследствии начали однозначно связываться с революцией некоторыми интерпретаторами марксизма, прежде всего Сталиным и его последователями. Для создателей теории научного социализма смысл революции – в переходе от царства необходимости к царству свободы, а такие формы ее организации, как, например, диктатура пролетариата, которую они отождествляли с Парижской коммуной, почти не применявшей репрессивного аппарата к собственным гражданам, являются лишь преходящим моментом, лишь способом организации и активизации революционных действий. Революция представлялась к тому же достаточно краткосрочным процессом, поскольку они считали, что промышленный капитализм XIX в. вполне созрел для перехода к коммунизму – царству свободы. Естественно, что насилие, которое они уподобляли повивальной бабке, помогающей родиться новому обществу, должно было бы быть лишь крайне ограниченной мерой, не более чреватой болезненными последствиями, чем помощь обычной акушерки. Для нас ясно теперь, что их представления о том, что промышленное общество XIX в. вполне созрело для перехода к коммунизму, оказались романтическим заблуждением. Но основоположники марксизма были людьми своей эпохи и, как все люди, имели право и могли заблуждаться относительно форм и сроков наступления будущего. Драматические последствия учения о благодетельной пользе насилия в процессе революционного перехода к бесклассовому обществу в полной мере проявились тогда, когда это насилие было превращено в универсальный метод решения всех социальных, экономических, политических и духовно-культурных проблем. Ясно поэтому, что противники универсализации насилия противопоставляли ему не только нравственное осуждение и негодование, но и более фундаментальные философские основания. Они находили их в биологических теориях эволюционного развития.

Известно, что в биологии XIX в. противостояли друг другу учения катастрофизма и эволюционизма. Первое из них обычно связывается с именем Ж. Кювье (1769–1832). Согласно его взглядам, развитие в живой природе включает два момента: продолжительное функционирование на протяжении десятков и сотен тысяч лет неизменных биологических видов и затем резкая смена всей флоры и фауны, ведущая к возникновению новых видов в результате гигантских геологических и климатических катаклизмов – катастроф. Благодаря исследованиям Ч. Дарвина о происхождении видов широкое распространение не только в биологии, но и в социальном мышлении XIX в. получила противоположная теория – эволюционистская. В конечной, предельно упрощенной форме она сводилась к утверждению, что основным законом развития всего живого является постепенная эволюция видов, происходящая под влиянием естественного отбора и адаптации к изменениям окружающей среды. Эти процессы сопровождаются межвидовой и внутривидовой борьбой, вследствие чего случайные полезные генетические изменения закрепляются и передаются по наследству, тогда как отрицательные изменения рано или поздно приводят к естественной выбраковке тех или иных особей или потомства. Спроецированная на сферу общественной жизни теория эволюции породила многочисленные версии социал-дарвинизма. Универсализированные и возведенные в ранг всеобщей философской истины принципы биологической эволюции начали использоваться для обоснования различных концепций социальной эволюции. В политике такие взгляды обычно приводили к более или менее радикальному пересмотру концепций, провозглашавших абсолютную необходимость и неизбежность революционного насилия, которое нередко пролонгировалось вплоть до столь же неизбежного торжества полного коммунизма. Этим насильственным методам сторонники эволюционных, постепенных социальных перемен обычно противопоставляют реформы, долженствовавшие разрешить все имущественные проблемы, антагонистические и неантагонистические противоречия. В марксистской литературе за воззрениями представителей этого направления прочно закрепились термины «ревизионизм» и «реформизм», долгие годы мешавшие увидеть определенные рациональные моменты во взглядах, которые, будучи выхваченными из конкретного исторического контекста, интерпретировались как полное отрицание всякой революции «лакеями» и «наймитами» империализма. Чтобы глубже понять сущность расхождений в вопросе о форме исторического развития, о соотношении эволюционных и революционных моментов функционирования общества, нам следует внимательнее рассмотреть вопрос о типах и видах революций и эволюционных изменений, происходивших и происходящих в обществе.

§ 3.2. Основные типы и виды революционных изменений

В условиях современности необходимо по-новому, серьезно и критически отнестись к проблеме соотношения эволюции и революции. Можно, по-видимому, утверждать, что существует чрезвычайно сложная типология и классификация революционных процессов.

В самом широком историческом плане допустимо говорить о нескольких типах и формах революций. Первый из них – это социотехнические революции. Такие революции охватывают все формы общественной жизни, затрагивая глубинные основания деятельности человека, и завершаются переходом к новым типам цивилизации и к связанным с ними социокультурными традициями. В основе таких революций лежат фундаментальные изменения в технологии производства и общественной деятельности.

В отличие от техники, охватывающей прежде всего орудия, средства производства и продукты практической материально-производственной деятельности, технология фиксирует структуру и состав операций всех видов деятельности – от производственной до интеллектуальной и политической, в конечном счете через систему многих опосредствований, зависящих от технологических процессов, возникающих в сфере материальной деятельности – производства, транспорта, добычи ископаемых, их переработки, материального потребления и т. п. В этом смысле мы можем говорить о том, что возникновение новых цивилизаций связано с развитием, распространением и утверждением принципиально новых технологий, меняющих образ жизни и способ социальной деятельности людей, а также их культуру, включая общественное сознание.

Американский социолог и философ А. Тофлер в нашумевшей книге «Третья волна» (1980) и в своих последующих работах выдвинул три типа социотехнических революций. Первый тип – аграрная революция (V–IV тысячелетие до н. э.), знаменующая переход от первобытного общества к древнейшим земледельческим цивилизациям. Второй – индустриальная революция, порожденная машинным производством (XVII–XVIII), приводит к созданию индустриальной цивилизации. И наконец, третий – информационная революция, в полном объеме начавшаяся в конце 60-х гг. нашего столетия и разворачивающаяся на наших глазах. Ее результатом должна стать новая информационная цивилизация и соответствующее информационное общество. В общем и целом эта типология социотехнических революций заставляет о многом задуматься. Ее основные категории – «технология», «цивилизация», «культура» и «общество» позволяют по-новому взглянуть на исторический процесс. Сам Тофлер по своему «идейному происхождению» тяготеет к марксизму, точнее, к той его разновидности, которая в конце 50-х и в 60-е гг. получила распространение в американских академических кругах. На его концепции заметно влияние взглядов другого современного американского социолога – Д. Бэлла (род. 1919), одного из создателей теории постиндустриального общества. Разумеется, типология Тофлера, отождествляющая постиндустриальное общество с информационным и видящая в нем альтернативу одновременно и капитализму, и социализму, не может быть принята безоговорочно. Есть основания считать, что информационное общество также не способно устранить коренные различия между этими двумя социально-экономическими системами, как не смогло устранить их индустриальное общество, в рамках которого не только возникли, но и продолжают (хотя и по-разному) развиваться обе эти системы. Однако это еще не может служить основанием для пренебрежительного отбрасывания предложенной Тофлером концепции. Она несомненно нуждается в существенной коррекции. Так, первая социотехническая революция, как показывает огромный, доступный нам фактический материал, была не просто аграрной, но аграрно-ремесленной. Она состояла не только в переходе к оседлому образу жизни и ведению культурного сельского хозяйства, связанного с земледелием, домашним скотоводством и т. д., но и в создании городской цивилизации, порожденной возникновением ремесленного труда, отделением его от труда земледельческого и развитием вследствие этого торговли и товарно-денежных отношений. Какие именно социально-экономические структуры возникали в рамках и на основе аграрно-ремесленной революции – вопрос совершенно особый. Ясно лишь одно: эта типология позволяет устранить некоторые трудности, вызванные линейной пятичленной схемой смены общественно-экономических формаций. Известно, например, что во многих странах, в том числе в России, а также в странах Центральной и Северной Европы, не было рабовладельческого строя и рабский труд не был господствующим. Предлагаемая типология показывает, что незачем искусственно создавать неисторическую последовательность, согласно которой феодализм обязательно возникает после рабовладения. У многих народов это было действительно так, например в Римской империи в период ее распада и разложения. Но в других регионах мира феодальная система хозяйства (или сходные с ней системы, поскольку «чистый феодализм» – продукт европейской истории) могла складываться на основе разложения общинно-родового строя непосредственно в ходе длительной и крайне сложной аграрно-ремесленной революции.

Точно так же индустриальная революция открывает перспективу для двух противоположных по содержанию общественно-экономических формаций, развивающихся в рамках индустриальной цивилизации. Жесткая схема линейного формационного процесса доставляла немало трудностей нашим философам и историкам, поскольку лишь в странах Европы (да и то с известной натяжкой) можно было говорить, что развитой капитализм завершается революционным переходом к развитому индустриальному социализму. Известно, что большинство существующих на сегодняшний день социалистических государств возникло либо в относительно отсталых в экономическом отношении капиталистических странах (например, в России), либо в странах, где капиталистическое производство только зарождалось. Концепция же социотехнических революций позволяет считать, что индустриальная революция приводит к возникновению индустриальной цивилизации, в рамках которой могут иметь место различные общественно-экономические формации, всякий раз, когда в силу тех или иных обстоятельств в данном обществе возникают, развиваются и начинают господствовать основанные на применении машин технологические системы, охватывающие технологию как промышленного, так и сельскохозяйственного производства, а также технологию общения, технологию власти и другие структуры социальной деятельности.

Социалистические революции, т. е. революции, целью которых было создание социалистического общества, в ряде стран совершались при поддержке других, уже вступивших на путь социалистического строительства стран. Часто оказывалось так, что возникновение новых государств, ориентировавшихся на построение социализма, происходило раньше, чем в стране завершалась индустриализация, т. е. революция индустриальная. Поэтому идеологическое клише, идущее от матрицы строго последовательной смены формаций, противоречило объективной реальности. Это вызывало немало трудностей, для устранения которых нужно было проявлять известную изобретательность. Однако дело существенно проясняется, если принимается типология, соответствующая реальности и подлинному историческому процессу. В этой типологии должны найти себе место не только понятия «общественно-экономическая формация» и «социальная революция», осуществляемая при переходе от одной формации к другой, но и менее жесткие, более широкие категории; «цивилизация» и «социотехническая революция».

Социальную революцию не следует отождествлять с понятиями политической, экономической и культурной революции. Эти последние, по существу, представляют собой форму проявления социальной революции в зависимости от того, какие этапы и в какой последовательности она проходит, в каких реальных исторических условиях она совершается. Так, переход от развитой рабовладельческой формации, сложившейся в античном обществе, к европейскому феодализму, несомненно, представлял собой социальную революцию. В этом смысле она была некоторым перерывом в постепенности, растянутым во времени скачком. Он совершался в течение нескольких столетий в зависимости от конкретных условий того или иного региона. В то же время неверно представлять эту революцию как «революцию рабов», якобы боровшихся с оружием в руках за установление новой – феодальной формации, как ее трактовали некоторые советские историки. В странах Скандинавии, Восточной Европы и т. д., где элементы феодализма развивались в течение ряда столетий на родоплеменной основе, вообще не существовало массового рабовладения, и ни о какой «революции рабов» не могло быть и речи. Следует вообще иметь в виду, что социальные революции представляют собой чрезвычайно сложный процесс, внутри которого могут существовать как периоды длительных, спокойных, так сказать, количественных изменений, прерываемых в особых «точках перегиба» (если пользоваться математической терминологией) определенными политическими всплесками, взрывами и даже революциями. Так, Великая французская буржуазная революция конца XVIII в. сочетала в себе совокупность коренных политических, экономических и социальных перемен, в которых наиболее интенсивно выражались задачи этого типа революции, и тем не менее она не может быть втиснута в принятые хронологические рамки 1789–1799 гг. Политическая революция как бы завершала длительный социальный процесс перехода к капиталистической формации во Франции. Напротив, социалистическая революция в России 1917 г. произошла первоначально в политической форме, известной под названием Октябрьской революции. В последующие десятилетия были осуществлены крупные экономические преобразования (коллективизация сельского хозяйства и индустриализация промышленности) и культурная революция (ликвидация безграмотности, развитие народного образования, создание широкой сети культурных учреждений и т. д.), Поэтому ни противопоставление, ни обособление социальных революций от социотехнической не оправдано и не соответствует действительности. В ряде случаев социотехнические и социальные революции пересекаются, сливаются, идут одновременно, но точно так же существуют ситуации, в которых такое пересечение не имеет места. В наши дни, например, совершается информационная революция, порожденная научно-технологическим прогрессом, ведущая к построению информационного общества и новой информационной цивилизации. Некоторые из наиболее промышленно развитых стран Запада уже вступили на первую ступень информационного общества, характеризующуюся тем, что в сфере производства информации и услуг занято более половины всех работающих. Этот процесс в то же время не сопровождается переходом капиталистической общественно-экономической формации, функционирующей в этих странах, в формацию коммунистическую. А это означает, что социотехническая революция, ведущая к формированию новой цивилизации, не может автоматически рассматриваться как социальная революция. Связанные с информационной революцией глубокие изменения в экономике и культуре также в значительной степени носят революционный характер, так как сопровождаются коренными изменениями в образе жизни, общении, организации труда, мировоззрении, общем культурном уровне и квалификации гигантских масс населения. Все это выдвигает серьезную методологическую проблему; рассмотреть под новым углом зрения, выдвигаемым самим ходом истории, вопрос о применении диалектики количественных и качественных изменений в общественном развитии. Существо этого вопроса связано с тем, что в общественной жизни даже относительно простые количественные изменения, в отличие от аналогичных изменений в природе, сопровождаются глубокими качественными, по существу, революционными трансформациями. И наоборот, так называемые качественные скачки и революционные взрывы зачастую оказываются сложными, ветвящимися процессами, распределенными во времени и включающими в себя целые «пучки» постепенных количественных изменений. Подобного рода процессы имеют широкое распространение, но понимание диалектической оборачиваемости самих категорий «количество» и «качество» приобретает особый смысл, когда мы пытаемся применить их к анализу общественных явлений, и прежде всего таких сложных процессов, как научно-технологическая революция, перестройка, внутри- и межформационное развитие. Поэтому разработка современной типологии революции оказывается важным шагом в направлении лучшей адаптации категорий диалектики к реальным историческим процессам.

Заключение

Для современности наиболее важные изменения в социальной структуре общества обусловлены двумя обстоятельствами. Во-первых, это переход к урбанистическому (городскому) образу жизни более половины населения планеты в том числе и стран Азии, Африки и Латинской Америки. Это в корне меняет сложившиеся раньше представления о движущих силах развития общества, поскольку на первый план выходит человек, его сознание, мышление и творчество. Недаром образование считается важнейшей сферой развития общества и наиболее выгодной сферой инвестиций. Во-вторых, еще в 60-е гг. XX в был отмечен переход к информационной модели развития стран западной цивилизации, где стирается грань между производством и потреблением, где деятельность человека связана прежде всего с информацией и знаниями как основным ресурсом развития.

Итак, общество – определенный этап эволюции живого, подчиненный законам, общим для всего сущего и специфичным именно для данной системы. Изучение этих законов показало их необычайную сложность, многозначность, вероятностность, несводимость к механическому детерминизму. Человек, рождаясь в определенном обществе и в определенную эпоху, застает сложившуюся систему общественных отношений, которую он не может игнорировать. Но он может и должен определить свое место и роль в этой жизни, найти в ней свое предназначение как существа живого и действующего. Власть объективных закономерностей общества не является чем-то фатальным и в этом смысле история – движение человечества к свободе и гуманизму в отношениях людей и их сообществ. Особенно очевидно это сегодня, когда человечество должно вновь осознать себя единым субъектом, способным не только на выживание, но и на дальнейшее развитие, выход в Космос и обретение новых горизонтов.

В силу фактического положения дел можно с полным основанием утверждать, что наша эпоха – время самых крутых, самых бурных изменений в истории человечества. Этим, по-видимому и объясняется то, что соотношение количественных и качественных изменений, или, говоря применительно к обществу, соотношение эволюции и революции, представляет повышенный интерес для всех нас, для каждого, кто стремится понять смысл происходящих изменений и трезво оценить ближайшие и отдаленные перспективы человечества.

Список используемой литературы

Алексеев П.В., Панин А.В. Философия: Учебник. Издание второе, переработанное и дополненное. – М.: «Проспект», 1997. – 568 с.
Зотов В.А., Шевченко В.Н. Очерки социальной философии. – М.: Дело, 1994.
Краткая философская энциклопедия. – М.: Прогресс, 1994.
Основы современной философии. Издание 2-е дополненное. Серия «Мир культуры, истории и философии». – СПб.: Издательство «Лань», 1999. – 352 с.
Основы философии: Учебное пособие для вузов/Рук. авт. колл. и отв. ред. Е.В. Попов. – М.: Гуманит. изд. центр ВЛАДОС, 1997. – 320 с.
Основы философии в вопросах и ответах. Учебное пособие для высших учебных заведений. – Ростов-на-Дону: Издательство «Феникс», 1997. – 448 с.
Радугин А.А. Философия: курс лекций. – 2-е изд., перераб. и доп. – М.: Центр, 1997. – 272 с.
Философия: Учебное пособие для высших учебных заведений (Издание 2-е, переработанное и дополненное) – Ростов н/Д.: «Феникс», 2001. – 576 с.
Философия. Основные идеи и принципы: Попул. очерк/Под общ. ред. А.И. Ракитова. – 2-е изд., переработ. и доп. – М.: Политиздат, 1990. – 368 с.
Шаповалов В.Ф. Основы философии современности. К итогам ХХ века: Курс лекций для студентов и аспирантов гуманитарных специальностей вузов. – М.: Флинта: Наука, 1998. – 272 с.

Мне нравится

Навигация

Реферат

Скачать:

Предварительный просмотр: