ТРАДИЦИИ У. ШЕКСПИРА В ИСТОРИЧЕСКОЙ ДРАМЕ А.С. ПУШКИНА «БОРИС ГОДУНОВ»

ТРАДИЦИИ У. ШЕКСПИРА В ИСТОРИЧЕСКОЙ ДРАМЕ А.С. ПУШКИНА «БОРИС ГОДУНОВ»

А.И. Воронов

Белгородский государственный национальный исследовательский университет

andrejvoronov2735@gmail.com

Восприятие Пушкиным Шекспира было связано с основной проблемой литературного развития 1820-х гг. – созданием национальной, самобытной литературы. Обращение его к Шекспиру происходит одновременно с возникновением интереса к драматургу в декабристских кругах. В письме из Одессы весною 1824 г. (сохранился лишь отрывок, скопированный перлюстратором) Пушкин писал: «… читал Шекспира и Библию, святый дух иногда мне по сердцу, но предпочитаю Гете и Шекспира»^[1].

        Много и упорно размышляя над судьбами литературы и сущностью «истинного романтизма», беседуя и споря с ближними ему литераторами Вяземским, Бестужевым, Кюхельбекером, Пушкин приходит к пониманию романтизма как нового искусства, тесно связанного с народностью и соответствующего «духа времени». Его суждения показывают, что «истинный романтизм» для него – это искусство, содержащее реалистические потенции, возможность целостного и непосредственного постижения жизни. В этом смысле он считал романтиком и Шекспира и настойчиво противопоставлял его «маркизам классической поэзии» – французским классикам. Для Пушкина Шекспир, прежде всего, народный писатель. Оспаривая в 1825 г. узкое понимание народности в литературе как национального ограничения тематики и языка, он противопоставлял такому толкованию свой взгляд на народность: «Образ мыслей и чувствований… тьма обычаев, поверий и привычек дают каждому народу особенную физиономию, которая более или менее отражается в зеркале поэзии». Поэтому «мудрено объять у Шекспира в его Отелло, Гамлете меру за мерой и прочие достоинства большой народности»^[2] – так писал Пушкин о пьесах, действие которых развертывается вне Англии. «Человек и народ – Судьба человеческая, судьба народная»^[3] – вот что раскрывается в шекспировском творчестве. Восприятие Пушкиным Шекспира не ограничивается кругом литературно-эстетических вопросов.

        Пушкин ориентировался на Шекспира как на драматурга, который сумел связать воедино «судьбу человеческую, судьбу народную», воскресить национальное прошлое, воплотить в драматургических персонажах кровавую историю своей страны, воссоздать жизнь как она есть, а не представлять собственный образ в различных героях. Но, ориентируясь, опираясь на опыт своего предшественника, Пушкин шел особым путем, создавая подлинно русскую трагедию. Борис Годунов осторожный, лукавый, мало похожий на необузданных, властолюбивых шекспировских узурпаторов вроде Ричарда III или Макбета. Ропщущие, лицемерные и трусливые бояре, покорно склоняющиеся перед каждым новым царем, ничем не напоминают мятежных феодалов в английских хрониках. Единственное исключение, пожалуй, представляет бродяга-чернец Варлаам (сцена «Корчма на Литовской границе»), некоторыми своими чертами напоминающий Фальстафа – это, по словам Пушкина, «гениальное создание Шекспира». Но в основном русского поэта привлекал в драматурге сам подход к воплощению истории в драме.

        Особенно существенны для Пушкина многосторонность и богатство человеческого образа у Шекспира, противостоящее в равной степени и метафизической классификации страстей в классическом театре, и единообразию романтических героев. «…Шекспиру я подражал, – пишет он, – в его вольном и широком изображении характеров, в его простом составлении типов»^[4]. Характер шекспировского героя определяет его поведение, проявление чувств в разных ситуациях. Но это единство образа не имеет ничего общего с принужденностью и однообразием, когда все, даже самые мелкие слова и поступки персонажа нарочито иллюстрированы. «Заговорщик говорит «Дайте мне пить» как заговорщик»^[5]. Напротив, Шекспир, «никогда не боится скомпрометировать своего героя, он заставляет его говорить с полнейшей непринужденностью, как в жизни, ибо уверен, что в надлежащую минуту и при надлежащих обстоятельствах он найдет для него язык, соответствующей его характеру»^[6].

Пушкин сам продемонстрировал шекспировский подход к собственным героям, когда в письме 1829 г. изложил свой взгляд на характеры самозванца, Марины Мнишек, Шуйского. С внутренней многосторонностью характеров сочеталось и многообразие персонажей, взятых из различных социальных групп. Отсюда, писал Пушкин, и «стиль трагедии смешанный. Он площадный и низкий там, где мне приходилось выводит людей простых и грубых»^[7]. Это проявлялось, в частности, в сочетании стиха (пятистопный ямб) и прозы, пример чего русский поэт также находил у Шекспира.

        Основная проблема в «Борисе Годунове» – отношение государственной власти и народа – проблема, глубоко волновавшая как Пушкина, так и декабристов, ставилась уже в исторических хрониках Шекспира. Но там она не была главной, организующей пьесу. Все свое внимание Шекспир сосредотачивал на короле, характер которого во многом определял тему пьесы и ее сюжет. Более того, в хрониках характер монарха, обусловливаемый государством, приобретал тем самым значение как бы историко-государственного фактора. В трагедии Пушкина личные характеры Бориса и Самозванца мало влияют на ход истории, который определяется иными факторами. Поэтому они пассивней шекспировских героев, не управляют событиями, но подчинены им. Примечательно, что Пушкин не показывает путь Бориса к престолу: трагедия начинается с его воцарения. Между тем захват узурпатором власти, во время которого полностью проявляется его энергия, ум, хитрость, составляет большую часть содержания шекспировских хроник «Ричард II» (путь к трону Болингброка – будущего Генриха IV) и «Ричард III», трагедии «Макбет».

        В шекспировских хрониках основа драматурга заключена в конфликте между интересами государства как целого и своекорыстными притязаниями людей, находящихся на разных ступенях сословной иерархии, от простолюдина до самого короля^[8]. При этом единственная форма государства, которую признает драматург – это монархия, ибо в его время иная форма реально не была возможной. А наибольшее зло, согласно его воззрениям, – междоусобная война, ввергающая государство в хаос. И хотя хроники проникнуты гуманистическим, нравственным пафосом в духе философии Возрождения, государственный интересы превалируют над абстрактной нравственностью, и узурпатор Генрих IV становится положительным героем, когда он вступает в борьбу с мятежными феодалами. Нет у Шекспира и предопределенной гибели преступников, нарушивших нравственные законы: в его исторических пьесах гибнут в зависимости от конкретного стечения обстоятельств и злодеи, и невиновные^[9].

        Подобно Шекспиру, Пушкин свободно «располагает» свою трагедию в 23 сценах, даже не сгруппированных в актах, и переносит действие по ходу его развития из царских палат в народное сборище, из столичной Москвы на равнинные просторы страны, из России в Польшу^[10].

        Так же свободно строил Пушкин свою трагедию и во временном отношении. Последовательное развитие исторических событий, как они излагались в «Истории государства Российского» Карамзина, определяло последовательность сцен.

        Несомненно, Пушкин считал, что трагедия и есть следование «системе» Шекспира. Подобно своим современникам, он полагал, что в шекспировских пьесах, охватывающих значительный хронологический период, сцепление сцен образуется само собой, без специальных ухищрений со стороны автора, игнорирующего единство времени. Особенно такое мнение распространялось на хроники.

        Пушкин, отказавшись от соблюдения единства времени, не стремился ввести дополнительные сюжетные связи между хронологически разъединенными сценами. В результате они получались обоснованными, замкнутыми в себе. К тому же в большей части сцен трагедии отсутствует действие, развитие; в основном они содержат диалоги, в которых лишь сообщается о событиях, произошедших за сценой. Только немногие из них наполнены действием, борьбой (в их числе – сцена XIII «Ночь. Сад. Фонтан» – напряженный словесный поединок самозванца с Мариной и сцена VIII «Корчма на Литовской границе», где, видимо не случайно, в образе Варлаама обнаруживается сходство с шекспировским Фальстафом). Все это не могла не сказаться на сценической занимательности «Бориса Годунова».

        Сообразуя приемы шекспировской драматургии со своими идейно-художественными задачами, Пушкин не только игнорировал чисто сценические эффекты, но и другие элементы, нужные его поэтике. Такие как, например, титанизм героев или условные, с точки зрения сценического реализма, саморазоблачительные монологи героев наедине с собой (монолог Бориса «Достиг я высшей власти» носит совсем иной характер: горестных раздумий, но не саморазоблачения, или фантастические образы (призраки в «Ричарде III», ведьма в «Макбете»)^[11].

           В построении сцен Пушкин значительно экономнее и лаконичнее Шекспира. Наконец, стилистика «Бориса Годунова» весьма далека от шекспировской с ее сложной метафорической образностью.

        Связь «Бориса Годунова» с Шекспиром была замечена современниками Пушкина, хотя истинное ее значение не было тогда понятно. Мысль об английском драматурге, с которым связывалось всякое отступление от классических правил, возникла уже у слушателей трагедии во время чтений ее осенью 1826 г. в Москве. Когда трагедия была напечатана полностью в 1831 г., имя Шекспира неоднократно упоминалось в отрывках, причем отношения «Бориса Годунова» с шекспировской драматургией определялись и расценивались в зависимости от позиции критика.

Н.П. Нарежный отрицал связь «Бориса Годунова» с пьесами Шекспира. «Шекспировские хроники, –  указывал он, –  писаны были для театра и посему более или менее подчинены условиям сцены. Но «Годунов» совершенно чужд подобных претензий… Это – ряд исторических сцен… Эпизод истории в лицах»^[12].

        Против стремлений толковать Пушкина через Шекспира, игнорируя его самостоятельность и новаторство, близкий русскому поэту критик И.В. Киреевский в «Обозрении русской словесности за 1831 год», напечатанном в его недолговечном журнале «Европеец», Киреевский указывал, что «привычка смотреть на русскую литературу сквозь чужие очки иностранных систем мешает правильно оценить отечественные произведения»^[13].

        Особо следует отметить влияние разработанного Пушкиным-драматургом пятистопного белого ямба на русские переводы Шекспира. Начиная с 1830-х годов в речах шекспировских героев на русском языке слышны отзвуки «Бориса Годунова» и «Маленьких трагедий».

        Влияние У. Шекспира на творчество Пушкина велико. Однако Пушкин не пошел по пути подражательного новаторства и, даже сознательно «располагая» свои произведения «по системе Шекспира», сумел остаться самостоятельным и оригинальным.

TRADITIONS OF W. SHAKESPEARE IN HISTORICAL DRAMA OF A. PUSHKIN «BORIS GODUNOV»

A.I. VORONOV

Belgorod State University

        Shakespeare’s motives in historical drama of A. Pushkin “Boris Godunov” are analyzed in the article. The aim of the work is a comparative analysis of historical chronicles of William Shakespeare in a tragedy “Boris Godunov”. Common features of the characters of the works of Shakespeare and Pushkin are analyzed. Also similarities between the composition of “Boris Godunov” and Shakespeare’s chronicles are defined.

        Key words: Pushkin, Shakespeare, Boris Godunov.