« И с каждым веком демон все умнее...» (о поэзии К.К.Случевского)

                                 Муниципальное общеобразовательное учреждение

«гимназия 3»

города Дубна Московской области

                                              « И с каждым веком демон все умнее...»

                                         (о поэзии  К.К.Случевского) 

         литературоведческая статья

для студентов, старшеклассников и их учителей

автор:                          

учитель русского языка и литературы

кандидат филологических наук          

Мадигожина Наталья Валентиновна  

г. Дубна

 2017

К.Случевский родился в 1837 году – символически в год смерти А.С.Пушкина. В.Хлебников в своих «теориях чисел» на основании дат рождений поэтов устанавливал закономерности развития русской литературы и объявлял К.Случевского родоначальником нового поэтического этапа. Но и вне  «магии чисел» многие исследователи и в XIX , и в XX столетиях приходили к аналогичному выводу.

Еще в юности К.Случевский начал писать стихи и печатал их в малозаметных изданиях. Но его литературным дебютом  все же считают публикацию нескольких поэтических произведений в некрасовском «Современнике» 1860 года.

Никому не известный писатель сразу стал знаменитостью: А.Григорев, И. Тургенев называли дебютанта гением и по масштабу таланта сравнивали его с М.Ю. Лермонтовым. Демократический журнал, снисходительно пустивший начинающего лирика на свои страницы, выразил возмущение столь неумеренным восторгом  и  «скомпенсировал» его градом издевательских пародий. Молодой  поэт был не готов к «неистовой травле» и замолчал почти на полтора десятка лет. К.Случевский уехал за границу, где изучал философию и естественные науки. По возвращении в Россию он сблизился с первыми отечественными символистами, которые через некоторое время провозгласили его Учителем и Предтечей. Так в середине 70-х годов его поэзия вновь привлекла внимание критиков и читателей.

        В.Брюсов назвал К.Случевского «поэтом противоречий» и считал дисгармонию сутью этой «новой лирики». «Мой стих, как смысл земной природы – обезобразишься и ты», - обещал К.Случевский, определяя своеобразие своей поэтики. Мироощущение этого автора, также отличающееся глубокими противоречиями, было очень пессимистичным. «Смысл земной природы», который он, как философ, хотел осмыслить и определить, ускользал от писателя... Тот же В.Брюсов  отмечает, что жизнь этого поэта была «звенящей струной, которая могла только стонать от ужаса перед всем виденным...» [1] Любопытна, хотя и  явно  преувеличена, оценка критика В.Ильина ,  утверждавшего, что «во всей мировой литературе нет писателей, которые бы уделяли  в своем творчестве теме зла столько места, как Случевский и Достоевский» [2]. Подобно великому  прозаику, К.Случевский постоянно пытается определить сущность, границы Добра и Зла, отчаивается, видя, что Добро слишком часто оказывается бессильным. У «поэта противоречий»  Сатане и  Мефистофелю, чтобы не умереть со скуки,  приходится совершать добрые дела, а потом самим  уничтожать благие результаты. Этот автор, говоря его же словами, то «богу пламенно молился», то «бога страстно отрицал», но отрицание выражено им с гораздо большей силой.

        Пик популярности К.Случевского приходится на рубеж XIX-XX столетий: в 1898 году появляются  его «Сочинения» в шести томах, где стихи и поэмы занимают первые три книги. В моду входят «поэтические пятницы», хозяином и организатором которых  являлся этот автор. В конце  XIX века, по свидетельству писателя  В.Смиренского, над письменным столом А.Блока появляется портрет К.Случевского, молодые декаденты называют поэта-философа «Мефистофелем  русской поэзии». А.Федоров, один из самых глубоких исследователей лирики К.Случевского, согласен с этой их  характеристикой: «Как человек  этот писатель был скорее религиозен, но в истории русской литературы он, как поэт мысли, сыграл скорее роль Мефистофеля, дав волю нотам скепсиса, сомнения, отрицания, которые отнюдь не гармонировали с религиозными идеалами». [3,27]

        В 1881 году  К.Случевским  был написан  стихотворный цикл «Мефистофель», который состоял из десяти текстов. Проблематика и пафос «Мефистофеля» своеобразно представляют поэзию этого автора в целом. Персонификация злого начала  в  этом произведении опирается на широкий культурный пласт, но, в первую очередь, напоминает читателю о персонаже Гете. Заданную К.Случевским последовательность стихотворений можно  связать с легендой о Фаусте; лирический герой постепенно подпадает под чары Мефистофеля, заражается его манерой речи, все больше видит мир под дьявольским углом зрения.

        На всем протяжении цикла Мефистофель  постоянно движется, перемещается, везде развивает бурную деятельность. Он трудится, борется, побеждает и огорчается, что победа дается слишком легко. Ему хотелось бы сражаться не на жизнь, а на смерть, но добра в мире осталось так мало, что ему приходится довольствоваться  тем, что он делает мелкие пакости глупым, жадным  и злым людям. Духу Зла иногда приходится даже  раздувать  оставшиеся искорки Добра, чтобы  потом вступить с ними в борьбу.  И часто Мефистофель уже сам не понимает, творит ли он доброе или злое дело.

        Цикл открывает ролевое стихотворение –«Мефистофель в пространствах» - монолог лирического персонажа, в котором Дух Зла прославляет самого себя и утверждает, что именно он, а не Бог господствует над миром . Мефистофель  присутствует – по его словам – везде и во всем,  он отвечает за происходящее в мире и посмеивается над пассивным Богом:

И я мир возлюбил  той любовью,

Что купила его всем своим существом,

Чувством, мыслью, мечтой, всею явью и сном,

        А не только распятьем и кровью.

                                  ...

Добродетелью лгу, преступленьем молюсь

По фигурам мазурки политикой вьюсь,

        Убиваю, когда поцелую!

Хороню, сторожу, отнимаю, даю –

Раздробляю великую душу мою

        И, могу утверждать, торжествую! [3,134]

        В тексте очень много антонимичных глаголов, подчеркивающих разнообразие  деятельности персонажа: в одной только строфе мы встречаем такие пары, как «лгу» - «молюсь», «убиваю» - «поцелую», «отнимаю» – «даю»  и т.д. Противопоставление может выражаться и разными частями речи («раздробляю» - «великую»). В другой строфе  текста  сопоставляются  «чувство» и «мысль», «явь» и «сон», «вопрос» и « ответ», «да» и «нет». Мефистофелю удается соединить несоединимое : « Я не лгу лишь тогда, когда истинно лгу!» Так зло проникает и в легкомысленную мазурку, и в хитроумную политику, поцелуй может привести к смерти, а молитва к преступлению.

        Уже в первом стихотворении цикла появляются почти все из сквозных символов. Так Мефистофелю везде сопутствует огонь, традиционный символ Ада. В «Мефистофеле в пространствах» лирический персонаж заявляет, что сам он «горит кометой», печали веков над ним «разожгли ореол»,над головой  Духа Зла ярко «горит венец» и т. д. Мефистофель обещает «сжечь» своей улыбкой все и всех, «кому так приятно живется».

        С самого начала задана и взаимосвязь богатства, денег, роскоши с дьявольским началом. В первом тексте цикла Мефистофель заявляет, что он заплатил за мир дороже, чем Бог, то есть купил себе право распоряжаться человеческими судьбами.

        Крест традиционно связан с образом Христа. В «Мефистофеле в пространствах» упоминается распятие, причем в сочетании с пренебрежительным словом  “только” – Бог хотел купить мир «всего лишь» «распятьем и кровью». Мефистофель заплатил дороже - гибелью собственной души - но зато теперь он полноправный хозяин человечества.

        Второе стихотворение называется «На прогулке». Повествователь начинает и заканчивает текст, то есть его  «голосу» отведена скромная роль «обрамления», центральная же часть произведения опять отдана Мефистофелю. Дух Зла, гуляя по  кладбищу, находит брошенного ребенка и поет младенцу нравоучительную колыбельную, отдаленно напоминающую «Песню Еремушке» Некрасова. Мефистофель склоняет над ребенком свой «усталый лик» и призывает будущего человека выполнять все божьи заповеди. Впрочем ,в исполнении этого героя все наставления звучат двусмысленно. В ситуации, когда ребенок не потерян, а брошен, издевательски звучит даже совет «Мать отыщешь –уважай!»

        Заповедь «Бога самого большого одного в душе имей!» наводит на размышления о множественности божеств. Если вспомнить, что огонь - верный спутник Мефистофеля, то иронично звучит пожелание: «Пусть блистает добродетель несгорающим огнем!» В конце стихотворения Дух Зла осеняет младенца «своим благословеньем» и заклинает человека быть добрым, многократно повторяя это ключевое слово: «Что ж бы впрямь со мною было,/ Если  б не было добра!? / Для меня добро бесценно!./ Нет добра, так нет борьбы!/ Нужны мне и несомненно / Добродетелей горбы.../  Будь же добр!» [3,135]

        Название следующего стихотворения («Преступник» )   объясняется сюжетом: описана казнь убийцы через повешение. Но главным героем текста является по-прежнему Мефистофель. Ему приходит в голову «приятная» мысль позабавиться над толпой , пришедшей насладиться кровожадным зрелищем. Дух Зла набрасывает петлю себе на шею и отпускает «скверного человека» на волю. Преступник все же является «человеком» и Мефистофель делает почти доброе дело, защищая его от «толпы», но при этом  Дух Зла надеется, что  с помощью этой уловки он  вполне добился поставленных целей:

                        Мефистофель радостно, истинно доволен,

                        Что два дела сделал он людям из приязни:

                        Человека скверного отпустил на волю,

                        А толпе дал зрелище всенародной казни. [3,136]

        Символ виселицы теперь также будет проходить через весь цикл.

        В четвертом стихотворении Мефистофель вроде бы ни разу не появляется, однако  начальная строка («Воздуху, воздуху! Я задыхаюсь...) сразу вызывает в памяти виселицу из предыдущего текста. Неизвестный шарманщик мучает, «душит» лирического героя с помощью звуков  забытой мелодии. Весь текст «Шарманщика» –это прерывистый, «задыхающийся»  монолог:

                        Эту забытую песню когда-то

                        Слушал я иначе, слушал душой,

                        Слушал тайком...скрыл от друга, от брата!

                        Думал: не знает никто под луной...

                                        ...

                        Значит, подслушали нас! Ударенья

                        Ясны и четки на тех же словах,

                        Что и тогда, в эту ночь увлеченья...

                        Память сбивается, на сердце страх! [3,136]

        От сильного волнения речь лирического героя становится бессвязной, с многочисленными повторами, в сознании путаются времена («тогда, в эту ночь...»). Становится ясно, что речь идет о любви, по какой-то причине не удавшейся и до сих пор не забытой. Возможно, это чувство закончилось трагически  («Нет тех людей... нет ее!»), и вот звуки шарманки всколыхнули тяжелые воспоминания. Сила мучений героя такова, что становится понятно –любовь тоже сфера деятельности Духа Зла. Возможно, Мефистофель воплотился в звуки шарманки (о подобном своем умении он заявлял в первом стихотворении цикла ), от них героя тянет «на отмщенье»,он готов «сойти с ума»! А «глупый шарманщик» словно бы и не ведает, что творит.

        Центральное стихотворение цикла –«Мефистофель, незримый на рауте».  Пятый текст отчетливо делится на части: центральную и обрамление. Хотя все повествование формально представляет собой рассказ лирического героя об особенностях проведения светского раута, но фактически вся средняя часть – это взгляд на «высшее» общество самого Мефистофеля. Здесь представлен его угол зрения, появляются характерные для его интонации издевательские нотки. Отмеченное нами деление  текста на части зафиксировано автором и на ритмическом уровне: первые 12 стихов и финальные 8 строк написаны трехстопным хореем, а в центральной части размер как бы начинает «извиваться», трехстопный хорей здесь чередуется с двухстопным:

                        Общество сидело,

                        Тараторило,

                        Издевалось, лгало,

                        Пустословило!

                        Чудилось: то были

                        Змеи пестрые!

                        В каждом рту чернели

                        Жала острые! [3.137]

         Для Мефистофеля змеиное обличье традиционно, и на рауте он отдыхает и упивается обилием зла: гости- «змеи пестрые», хозяйка – «очень крупный змей». В седьмом стихотворении цикла галерея в музее, принадлежащем Мефистофелю, «вьется, как в утробе змея», в восьмом тексте пламя, которое вызывает Дух Зла, «змеится» – то есть «змеиный символ» также является ключевым в цикле, и он подчеркнут на разных уровнях произведений, в частности, на звуковом. Так в «Мефистофеле , незримом на рауте» центральная часть перенасыщена звуками «з», «с», «ш», «щ»... Со всех сторон словно бы слышится змеиный шип и свист: «Из щелей», «из земли сырой», «с сладостным шипеньем собрался». .. Преобладают звуки «з» и «с»: «издевалось», «змеи», «в зале», «извиваючись», «из земли», «за ним», «занимались», «донельзя», «иззлословились», «задушить», «хозяйку», «позвала» и т.д. Длинные деепричастия, использованные для характеристики гостей, тоже напоминают об их змеиной сущности : гости расположились в зале «извиваючись», «угощаючись»... Появляется в пятом тексте цикла и «виселица»: гости давно «задушить друг дружку приготовились», а во время ужина  «Веселы все были, / Будто собрались / Вешать человека / Головою вниз!» [3,138] Даже изысканный запах духов наполнен свойствами дурмана, он  соблазняет и душит. На многих гостях надеты «крестики алмазные», которые вовсе не страшат Духа Зла. Не случайно выбрана уменьшительная, пренебрежительная форма «крестик», а определение  «алмазные» инверсией поставлено в сильную позицию, вынесено в рифму. Крест здесь не символ веры, а богатство в форме креста, и потому Мефистофель с любовью глядит на то, как «блестят... крестики алмазные» - блеск, как и огонь, в этом цикле везде сопутствует злому началу. И этот блеск крестов, несколько раз упомянутый в №7 (в частности, в последней строке), подготавливает восприятие следующего стихотворения,  в котором появляется блестящий, сверкающий цветок Мефистофеля. В тексте №6 царит атмосфера холода:

                                Когда мороз зимы наляжет

                                Холодной тяжестью своей

                                И все, что двигается, свяжет

                                Цепями тысячи смертей...[3,138]

        Цветок появляется в снегах, «в холодных, блещущих лучах», и увидеть его может только замерзающий. Прекрасный цветок является символом смерти. И в этом цветке, как и во всем, что окружает Мефистофеля, заключена «прелесть Зла». Цветок окружен блеском, сиянием, огнями: он появляется, когда «сиянье полночи горит», «в блещущих лучах», его «листы огнями северных сияний налиты», он сравнивается с блестящей порфирой, то есть ассоциируется с богатством и властью.

        Цветок Мефистофеля связан и с мотивом музыки : « в нем звуки есть, в нем есть напев». Напомним, что Дух Зла утверждал, что может воплощаться в звуке (№1), вероятно, воплощался в нем (№4),  сам пел песенку в №2.

Как и в других текстах, в №6 сильна поэтика отрицаний. Цветок Мефистофеля -

 «отрицанье жизни мира и отрицание тепла», его «никто не видит и не рвет» и так далее. Эта особенность - утверждение через отрицание - в максимальной степени характерна для следующего стихотворения цикла (№7) - “Мефистофель в своем музее»

        Музей Мефистофеля расположен «за гранью мирозданья», и все в нем как бы со знаком отрицанья: «заколоченные зданья», «неизведанные склады», в которых собраны «неисполненные проекты»; валяются груды «смет, балансов и проспектов, недобравшихся до целей». Там же тлеют «с перебитыми венцами» «закатившиеся звезды». В описании этих разбитых, заброшенных, ненужных и нереализованных вещей соседствуют такие традиционные поэтизмы, как «мирозданье», «творенье» и прозаизмы, вроде «смет, балансов и проспектов».  Сам Музей назван «выкидышем творенья». Хранятся здесь разные маски и обличья Духа Зла, но обычный фрак и мундир постоянно находятся в употребленьи, поэтому в музее не представлены. Сферы военная и светская одинаково близки Духу Зла.

        В №8 (“Соборный сторож») Мефистофель, заявивший о себе как о хозяине Вселенной, не гнушается и самой черной работы: он служит сторожем в храме, ходит с тряпкой и щеткой, чистит могилы. Это — днем, а ночью он вызывает огонь в могилах грешников,  прямо на местах устраивая им ад. Есть лишь несколько могил, в которых Мефистофелю «вызвать огонь не по силу». Этими безусловно добродетельными людьми оказываются нищие духом.

        Стихотворение « В Вертепе» (№9) - это монолог Мефистофеля, обращенный к повествователю, которого Дух Зла уже считает своим приятелем. Только в последних двух строках появляется голос повествователя: «Он руку мне сжал / И доброй ночи преискренно мне пожелал». [3,142] В №9 мы видим Мефистофеля - философа. Он и повествователь понимают друг друга с полуслова, Мефистофель делится своими мыслями о культуре и истории. Дух Зла вспоминает идеалиста Платона и материалиста Аристотеля, к которым относится с одинаковой симпатией.  Мефистофель благодарен Богу - отцу и за то, что тот привел в мир «Иисуса — Назарея», так как дьявол живет в сознании людей лишь как один из персонажей «крещеной культуры» и благодаря тому, что «злой сон видит мир наяву»:

               Вслед за Платоном, отлично писал Аристотель;

               За девятнадцать — погиб Иисус Назарей… [3,142]

        По вертикали со-противопоставлены язычество и христианство, а Мефистофель доказывает, что ему гораздо милее в принципе те, (опять со знаком отрицанья) “безымянные», которые никакого Бога не знают, народились в «неизведанных странах» и «знать о себе не дают».

        Наконец в «Полишинелях» (№10) показана техника управления миром, которую изобрел кукловод Мефистофель. Подергиванием нити Дух Зла хорошего и почтенного человека превращает в общественном мненьи в ничтожество и , наоборот, мерзавца в одно мгновение делает «мужем большого совета». Мефистофель даже особо не выбирает, он просто тычет пальцем наугад: «Так, вот этот... а вот этот?» - и человек в сознании «мыслящего» общества тут же приобретает репутацию, противоположную той, что была у него минуту назад. Мефистофель скучает, дергая нити марионеток, ему уже не с кем и не с чем бороться, так как творить зло стало слишком легко. Неудивительно, что он уговаривал младенца в стихотворении №2 быть добрым и честным, ведь «нет добра, так нет борьбы», а без движения и борьбы мельчает, деромантизируется и сам Сатана.

        Цикл прошивают образы - символы, сопутствующие Мефистофелю  - это огонь, богатство, движение, звуки и т.д. Мефистофель является не только источником зла, но также обличителем лицемерия, пошлости мира — отсюда сложность мотивов и двойственная природа его поступков. Как следствие, поэтика контраста ( вообще являющаяся особенностью идиостиля К.Случевского ) в данном цикле реализуется особенно широко.

                                   Использованная литература:

1. Брюсов В. Поэт противоречий. (К. К. Случевский). «Весы», 1904, №10.

2. Ильин В. Пожар миров. Избранные статьи из журнала «Возрождение», Москва, Прогресс-Традиция, 2009.

3. Случевский К. К. Стихотворения и поэмы. М.-Л.: Советский писатель,1962. Вступительная статья А.В.Федорова «Поэтическое творчество К.К.Случевского.