Театральный роман Северная примадонна Валентина Ищенко

Театральный роман или Три новогодних вечера из жизни Валентины Ищенко

Вечер первый. «Требуется актриса»

        Сколько помнит себя Валентина Мефодьевна Ищенко – всегда пела. Девчонкой махонькой с подружками дворовые концерты устраивала. В школьном хоре солисткой была. Старый скрипач – учитель пения – бывало, говаривал: «Быть тебе, дочка, певицей!». Позже взрослым девчатам подпевала, когда в каникулы на кирпичном заводе себе на обувку-одёжку себе зарабатывала. А после школы устроилась клубным работником при санатории в Буче, под Киевом. Там жила семья тётки, к которой её привезли в детстве после смерти родителей.

        Предместкома санатория, чувствовавший ответственность щза членов профсоюза, как-то вызвал её к себе. И посоветовал (в самый разгар курортного сезона!) ехать учиться на артистку. «Поступишь – мы и стипендию посылать будем!». И не обманул: года полтара ежемесячно приходили в Киевское музучилище переводы на имя студентки В.Ищенко. А приняли Валентину в училище после первого же прослушивания. Впечатлила комиссию её песня из «Наталки-Полтавки». Она попала в класс самого престижного педагога –Муравьёвой.

        Перед самой войной училище реорганизовали. Третьекурсница училища стала второкурсницей Киевской консерватории. Теперь её педагогом была Е.Н.Колесникова. Причём, она всегда начинала свои уроки для вокалистов с занятия В.Ищенко. Как бы в пример другим её ставила. Но однажды крепко рассердилась на свою любимицу. Валентина – тайком от Евгении Николаевны - занималась в секции плавания. И на каких-то соревнованиях неожиданно для себя стала чемпионкой Украины. Снимок Валентины, выходящей в купальнике из бассейна, строгая учительница случайно увидела. Да так потом Валентину отчитала, что та со слезами пообещала к бассейну и близко не подходить. Слово Валентина сдержала. Но не в занятиях ли плаванием таится секрет крепкого и сильного голоса Валентины Ищенко? Никогда, даже на проходных репетициях она не пела вполголоса. Всегда лишь ярко, в полную силу.

        Когда перестала приходить помощь из Бучи, начала искать для себя приработок. Нашла объявление: «Требуется певица в оркестр при кинотеатре «Комсомолец»» - на Крещатике. Выдержала конкурс из семи человек, и стала между сеансами развлекать публику.  А на зарплату купила себе платье: чёрное, длинное – из шантильских кружев, на чехле. В нём-то и запечатлел Валентину фотокорреспондент на академическом концерте в Филармонии. Красавицу со снимка завалили письмами. А однажды её кто-то вызвал прямо с урока. Она подбежала ко входу. Смотрит: стоит белозубый красавец в лётной форме и высматривает кого-то. Высматривает…за её спиной. Поняла Валюша, что ждал он не её, скромнягу, с единственным выходным платьем в гардеробе, а раскованную роскошную красотку, которую не стыдно и в открытой машине прокатить, и в ресторан сводить. Валя виду не показала: поздоровалась, поговорила, сослалась на занятость, и пошла снова на урок.

        Консерватория дружила тогда с Художественным институтом. Тогда вообще модным было шефствовать над кем-то. Однажды, прямо под Новый 1937 год, приехала Валентина с концертной бригадой в подшефный институт. После концерта осталась на праздничный вечер. К ней сразу же подошли два друга-художника. Она весь вечер с ними и протанцевала. Один из них, ученик знаменитой Яблонской – Петя Гришин – начал за Валей активно ухаживать. Так хорошо было выбегать после уроков на улицу: её ждут! Приятно было получать немудрящие подарки, цветы. И слушать, слушать…

        На зимних каникулах Валентине выделили путёвку в пансионат. Целыми днями каталась на лыжах, вдоволь отоспалась, бездумно ходила по расчищенным дорожкам. И вдруг во время одной из таких прогулок прямо промеж мохнатых елей «выросли» перед ней два киевских друга-художника! Невозможно было остаться равнодушной к такому вниманию. И Валентина уступила: отдала-таки руку и сердце тихому, чуть прихрамывающему Пете Гришину.

        Вместе прожили два года. Петина семья приняла Валю тепло. Позже помогала воспитывать родившуюся дочку, и не раз с умилением наблюдала, как Петя, не сводя с жены любящего взгляда, пишет её портреты.

         Но Петя оказался страшно ревнивым. Поначалу Валентина его намёки воспринимала как шутку: никакой вины она за собой не чувствовала – причин не было. Но дальше – больше. Мужа стало раздражать буквально всё: дополнительные занятия, обязательные репетиции, неизбежные концерты… Однажды, прибежав поздно с концерта, ещё не отошедшая от впечатлений, Валентина поспешила к дочери, села её кормить. Муж вдруг подошёл к ней и… ударил её.

        Валя окаменела. Осторожно передала дочку свекрови. Словно в полусне собрала в папку ноты. Самое дорогое, что было у неё. И ушла в общежитие.

        Семья распалась. Дочка осталась в семье Пети – по-другому не выходило никак. Так Валентине и не удалось с ней потом соединиться по жизни. По нескольким причинам. О том рассказ впереди. А в 16 лет Тамарочку унёс из жизни туберкулёз. Мамы рядом с ней не было.

Вечер второй. Военные гастроли.

        С началом войны занятия в консерватории прекратились. В Киев вошли немцы. Валентине с трудом удалось устроиться официанткой в частное кафе. К зиме выяснилось, что оно терпит убытки, и хозяин предложил увольняться. Но печник, возившийся с дровами, обронил, что в Полтаве открывается новая столовая для немецких солдат, куда требуются работники. Надо сказать, что к тому времени её Петя умер: туберкулёз был семейной судьбой – семье, где оставалась дочь, надо было помогать. Поразмыслив, Валя вместе с несколькими киевскими девушками поехала в Полтаву. Их встретили два офицера. Один из них, чином поменьше, сносно говорил по-русски. Они определили киевлянок на ночлег, накормили. Утром их ожидала новая работа.

        …Большая полупустая комната: стол, стулья, а посередине – рояль. Какая же это столовая, когда нет поблизости ни кухни, ни складов, ни солдат, наконец?

        Девушки не успели опомниться, как оказались зачисленными – ни много, ни мало – в разведшколу. Печник оказался вербовщиком.

        По вечерам ревели в подушку, а днём постигали премудрости внешнего наблюдения, маскировки и прочих ухищрений. Валя понимала, что как-то надо отсюда выбираться. А прослышав случайно, что в городе открылся музыкально-драматический театра, «заболела» желанием попасть туда. Но как?

        От женщины, которая готовила доморощенным разведчицам еду. Валя узнала, что встречавший их немец, прибалт Франц Францевич, - к ней неравнодушен. И когда он пригласил девушку вместе встретить Новый, 1942 год, - не раздумывая пошла.

        …На столе стояли полузабытое шампанское (а впрочем, пробовала ли она его раньше?), пирожные, ветчина. А над всем этим богатством – восхищённые её красотой глаза… Доверившись взгляду, Валентина кинулась к малознакомому офицеру - так, наверное в омут бросаются: стала умолять о вызволении.

        И вот уже Валентину прослушивают в театре, предлагая за две недели до премьеры выучить партию Маргариты в «Фаусте» Ш. Гуно. Раньше Валентина посчитала бы это предложение безумием. Но это было раньше. А теперь – согласилась! До Ищенко на эту партию претендовала жена театрального дирижёра, которая даже с натяжкой мало подходила на роль невинной девы. Тем не менее, на репетиции дирижёр всячески демонстрировал руководству театра неопытность молодой актрисы, и чаще необходимого с раздражением прерывал оркестровое исполнение. Но терпение директора театра иссякло, и он однажды, ни слова не говоря, сам встал за пульт и довёл репетицию до конца. И он был не лыком шит, тем более, что имел за плечами дирижёрское образование. Искушённому в театральных интригах дирижёру осталось развести руками.

        …На премьере зал был набит битком. Ещё бы! Партию Мефистофеля исполнял любимец публики, народный артист Украины Борис Гмыря.

        Валентина ужасно волновалась: дебют! До этого в её исполнительском багаже числились лишь отдельные арии и сцены в ученических работах. К тому же её беспокоил голос, подуставший за время напряжённых репетиций. Видя её состояние, директор театра прямо за кулисы во время антракта принёс горячий кофе.

        Как она пела, Валентина никогда не могла потом вспомнить. Помнит лишь шквал аплодисментов и бесконечное «Бис!»… Наконец занавес закрылся. Стоявший рядом Борис Романович повернулся к своей юной партнёрше, взял её за локотки, легонько приподнял над полом и произнёс торжественно: «Тебе предстоит большое будущее, Валя! Береги себя!». В это время занавес неожиданно открылся ещё раз, и зрительный зал, нечаянно оказавшийся свидетелем умилительной картины, просто зашёлся от восторга. За сценой, с огромным букетом красных роз стоял, весь сияющий от её успеха, Франц…

        Разведшколу перевели в Харьков. Франц забрал Валентину с собой. Здесь она стала артисткой Театра оперетты: пела в «Наталке-Полтаве», готовилась к «Фраските».

        А однажды её арестовали. Валентина по рассеянности завернула сменную обувь в одну из русских газет, которую Франц по роду своей деятельности, читал. А чтение русских газет было запрещено немцами. После спектакля её посадили в машину, привезли куда-то и втолкнули в тёмную комнату. Валя поняла, что она в камере. До самого рассвета она простояла посреди комнаты и проплакала. Было жалко себя. Но больше всего она боялась крыс и тараканов. Ещё за стеной кто-то страшно кричал. Наконец дверь отворилась, её вывели из камеры, привели в другую комнату, где её тут же принял в свои объятия Франц. Оказывается, он всю ночь искал её. Валя рыдала на его груди, а он смеялся и плакал вместе с ней.

        Когда немцы оставили Харьков, Франц с Валентиной переехали обратно – в Киев. Валя – в Театре оперетты. Но она не успела даже проработать до начала сезона. К Киеву приближалась линия фронта. Многие работники театра задумали ехать в Германию Ни для кого не было секретом, что немцы постоянно устраивают облавы, отлавливая безработную молодёжь, а потом угоняют её в вагонах для скота.

        Франц должен был ехать срочно. Он привёз Вале с дочерью мешок муки, мешок крупы, ещё чего-то. Попрощался, считая, что видятся, возможно, в последний раз.

        Всё-таки с театром выехала и Валентина. Ехали долго. Пережидали военные составы, подолгу останавливались в польских городах. Наконец, подъехали к Берлину. Как только открылась дверь вагона все мигом выскочили и бросились кто куда. Валентина осталась одна. И вдруг…чудо! Её окликал знакомый до боли голос! На путях стоял Франц.

        Франц привёл измученную дорогой Валю к себе, познакомил с братом, пообещал устроить на работу. Во время одной из бомбёжек они побежали в убежище, а когда вернулись, то увидели вместо дома одни развалины. Франц стал жить в казарме. А Валю он определил артисткой в Европейскую лигу искусств. Это была одна из концертных организаций Берлина, что-то, подобное филармонии. ВИНЕТА – так её называли артисты между собой.  ВИНЕТА имела своё общежитие, помещение для концертов и репетиций и даже пошивочную мастерскую. Взяли Валю с условием, что она должна будет иметь свой концертный костюм. На машине Франца они доехали аж до Варшавы и только там, в одном из уцелевших магазинов смогли купить отрез чёрного креп-сатина. Знакомая балерина Киевского театра оперы и балета Т.Вераксо отдала Валентине кусок серебряной парчи для лифа. Платье сшили, и Валю определили в смешанную актёрскую бригаду с танцорами, народными певцами, с жонглёром, мастерами художественного чтения. А Франц почти сразу уехал в очередную командировку.

        Больше Валентина его не видела.

Вечер третий. В снежном плену.

        За два года Валентина объездила с бригадой всю Германию. Они давали концерты русским рабочим, вывезенным из России, гастарбайтерам. Работали почти без выходных. Иногда - без минимальных удобств. Зато имели бешеный успех. Русские бесконечно готовы были слушать родные песни. После Победы бригаду тут же определили к советскому командованию, привезли в бывший военный городок. Здесь им снова предстояло давать концерты для соотечественников, но уже отправляющихся в СССР.

        В родной Киев Валентина возвратилась к началу зимы 1946 года. Её арестовали на второй день приезда. «Тройка» тут же отмерила шесть лет лагерей и ещё три – поражения в правах. С формулировкой «За измену Родине».

        Новогодний «праздник» Ищенко встретила в вагоне поезда, направлявшегося в Воркуту.

        …На конечной станции всех высадили. Выйдя, женщины сиротливо озираясь, встали кучкой. Их окружало бесконечное снежное поле. Тоска сжала сердце. Всё позади. И многолюдный солнечный Киев, и малышка-дочь, и ставший родным Франц, и Театр. Что будет дальше?

        Последняя в этом списке любовь – Театр – найдёт Валю и здесь, чтобы протянуть руку помощи. Её ожидали ведущие партии в Коми республиканском музыкальном театре, любящий человек, долгожданный достаток, многолетний прочный успех, слава, обожание поклонников. Всё это будет потом, в другой жизни.

        А пока она стояла посреди заснеженного поля под тусклыми облаками и ужасно мёрзла. Надо было жить в новом, 1947 году.