Кустодиев Борис Михайлович (1878-1927)

Кустодиев Борис Михайлович (1878-1927)

Русский художник. Родился в Астрахани 23 февраля (7 марта) 1878 в семье преподавателя духовной семинарии. Учился в петербургской Академии художеств (1896–1903), где его наставником был И.Е.Репин. Член объединений "Мир искусства" и "Союз русских художников". Репин привлек молодого художника к соавторству в картине "Заседание Государственного Совета" (1901–1903, ГРМ). Уже в эти годы проявился виртуозный талант Кустодиева-портретиста («Портрет И.Я.Билибина», 1901). Позднее (с 1908) увлеченно работал также в жанре скульптурного портрета. В годы Первой русской революции 1905–1907 выступал как карикатурист в журналах "Жупел" и "Адская почта". Жил в Петербурге и Москве, часто наезжая в живописные уголки русской провинции, прежде всего в города и села Верхней Волги, где рождались его знаменитые образы традиционного быта (серии "ярмарок", "маслениц", "деревенских праздников") и красочные народные типажи ("купчихи", "купцы", красавицы в бане – "русские венеры"). Первая картина такого рода ("Ярмарка", 1906, ГТГ) написана по заказу Экспедиции государственных бумаг для неосуществленной серии массовых лубков. Эти серии и близкие им полотна ("Портрет Ф.И.Шаляпина", 1922, ГРМ) подобны красочным снам о старой России.РеволюциюКустодиев тоже воспринял карнавально, в духе яркого народного лубка ("Большевик", 1920, ГТГ). Хотя в 1916 паралич приковал художника к инвалидному креслу, он продолжал активно работать в разных видах искусства, продолжая свои популярные "волжские" серии. После революции создал лучшие свои вещи в сфере книжной иллюстрации ("Леди Макбет Мценского уезда" Н.С.Лескова; "Русь" Е.И.Замятина; обе работы – 1923; и др.) и сценографии ("Блоха" Замятина во 2-м МХАТе, 1925; и др.). Умер Кустодиев в Ленинграде 26 мая 1927. Борис Михайлович Кустодиев знаменит прежде всего картинами о жизни поволжских мещан и крестьян, купцов и купчих, о буднях и праздниках той самобытной, патриархальной России, которая навеки ушла в прошлое, о Волге, которая — от истока до устья — давно уж не течет широко и привольно, перегороженная плотинами. Благодаря этому художнику, чье творчество пронизано любовью ко всему национальному, характерно-русскому, образ той, дореволюционной жизни, оказался запечатленным на века. У одних картины Кустодиева вызывают ностальгию по прошлому, у других будят стремление возродить добрые, былые традиции... Кажется, что писал он свои вещи по следам свежих впечатлений, что он сам был непременным участником всех этих ярмарок, катаний со снежных горок, купаний в Волге или парной бане. Как и его герои, был полон жизненных сил, непоседлив, добр, а порой хитер и насмешлив. Судьба, столь благосклонная в начале жизненного и творческого пути, сразила Кустодиева неизлечимой болезнью, когда он вступил в пору зрелости, расцвета таланта. Борис Кустодиев родился 7 марта 1878 г. в г. Астрахани. Отец, учитель, вскоре умер, и все заботы о семье легли на плечи матери — Екатерины Прохоровны. Борис был определен в духовное училище, затем — семинарию. С детства у него проявилось влечение к рисованию, которое могло бы так и остаться на уровне любительства. Нужен был человек, обладающий острым взглядом профессионала, который заметил бы в юном семинаристе «искру божию» таланта и разжег ее. Им стал П.А. Власов, закончивший Московское училище живописи, ваяния и зодчества. Далеко не все выпускники высших художественных школ страны становились профессионалами. Многие, как и Власов, работали скромными учителями рисования. Эти люди в российской глубинке распознавали самородные таланты и проводили их изначальную шлифовку, огранку. Именно школьные учителя открыли Виктора Васнецова — в Вятке, Илью Репина — в Чугуеве, что под Харьковом. Власов угадал в Борисе художника. Два с половиной года он обучал мальчика профессиональным навыкам, развивал, пестовал его талант. Он, между прочим, убедил своего ученика завести альбомчик и не расставаться с ним, зарисовывать все, все, на чем останавливается взгляд — пейзажи, животных, группы людей, научил не стесняться любопытных взглядов, даже в людном месте оставаться как бы наедине с листом бумаги. Ведь только так, убеждал учитель, приобретаются быстрота и точность в набросках, вырабатывается свой взгляд на предметы и свой подход к изображению. А все эти «черновики» станут материалом для будущих картин. Альбом для художника все равно, что блокнот для писателя. Власов развил в Борисе зрительную память, которая в будущем поражала даже его коллег-художников. Спустя десятилетия он помнил, во что были одеты та или иная астраханская купчиха, купец, безошибочным росчерком карандаша набрасывал портреты людей, с которыми встречался давным-давно. Он вызывал из необъятных кладовых памяти нужную деталь, точно воспроизводя ее форму, цвет. Позднее, прикованный к креслу-каталке, скажет: «Что бы я стал делать, когда не хожу с 1917 года! Когда пишу, у меня всегда картина стоит перед глазами. Я ее целиком списываю и срисовываю... Я могу заказать голове картину. И эти картины сменяются в голове, как в кино. Иногда от виденного голова пухнет». Осенью 1896 года  Кустодиев без труда поступает в училище при Академии художеств

В Петербурге. В те годы уже гремела слава и Васнецова, и Репина. На талантливого юношу обратил внимание и взял в свою мастерскую Репин. Он не любил говорить о своих работах, зато с увлечением рассказывал об учениках. Особенно выделял Кустодиева и называл юношу «богатырем живописи».Репин получил заказ на огромное — четыре на восемь метров —  полотно «Торжественное заседание Государственного Совета 7 мая 1901 г. в честь столетнего юбилея со дня его учреждения». Известные мастера во все времена для выполнения крупных работ привлекали учеников. Так поступал в свое время, например, Рубенс. Задачей ученика было «не высовываться» — работать в манере мастера, чтобы не нарушать стилевое единство вещи. Но так же, как на полотнах Рубенса, дотошные исследователи точно определяют места, принадлежащие кисти юного Ван Дейка, так и теперь, в «Государственном Совете»,отличают то, что написано кистью его учеников-помощников. Вся правая половина широко известной картины — кустодиевская. Писал он частью по эскизам Репина, а частью — по своим. Работа над эскизами фигур видных деятелей Российской империи для «Государственного Совета» подтолкнула Кустодиева к портретному искусству. За изображение своего друга художника И. Билибина, тоже учившегося в мастерской Репина, на выставке в Мюнхене получает золотую медаль. Коллективный портрет семьи профессора геологии Поленов на выставке в Швеции был куплен в венский Бельведер. Искусствовед и художник И. Грабарь поэтому поводу писал с сожалением: «Одной фигуры девушки в синем ситцевом платье с чудесно написанной головой было достаточно, чтобы оправдать приобретение этой значительной картины русской школы живописи в Третьяковскую галерею или Русский музей и не дать ей уйти куда-то»... Таким образом еще в годы ученичества Кустодиев стал известным портретистом. Обрушился поток заказов. И это в то время, когда властителями вкусов были такие художники, как мастер остропсихологического портрета В. Серов и умевший передавать тончайшие нюансы настроений К. Сомов. Они ревниво называли живопись Кустодиева «пресной». Но время все расставило по своим местам. Ушли в прошлое споры. Осталось высокое искусство столь разных, но прекрасных российских художников. К Кустодиеву буквально в очередь стояли богатые вельможи, важные сановники. Ему позировал император Николай П. Заказные работы давали очень хорошие деньги. Но не погоня за гонораром, а неумолимая потребность творить двигала рукою художника. Для этого годился даже портрет «неинтересного лица». «И в этом случае, — говорил Кустодиев, — только на мгновение является какая-то досада, а затем говорит какой-то внутренний голос долга: я должен беспристрастно относиться к миру, потому что весь он прекрасен и интересен. Не должно быть неважного, недостойного для художника... И чувство неохоты, досады проходит, заказа не чувствуется, его нет, а есть художественная задача...» В этих словах — весь благородный внутренний мир художника, его кредо, от которого он никогда не отступал ни в портретах, кто бы ему ни позировал, ни в картинах, на которых внешне банальный бытовой сюжет озарялся светом его влюбленного в русскую жизнь взгляда. Молодой художник работал в самых разных техниках. И масляными красками, темперой — по холсту, и цветными карандашами, углем, пастелью — по бумаге. Увлекся ваянием и создал ряд мраморных бюстов. В ту пору он был веселым, подвижным, легким на подъем человеком. Все унего получалось быстро, ловко и красиво. За мольбертом всегда был — так повелось — в элегантном коричневом вельветовом пиджаке. И ни капли краски не попадало на него. Для работы с мрамором была припасена холщовая толстовка. Работал легко, в светлом настроении. В начале сеанса развлекал свою модель шутками, рассказами, вызывая нужное ему самочувствие. А сам тем временем присматривался к человеку, к его характерной позе, жесту, ловил поворот головы, манеру сидеть. Вдруг неожиданно бросал:

— А теперь помолчите минутку...

И несколькими мазками делал, как не раз говорили его модели, «до того мое выражение, так похоже...». С этого мгновения он как бы запускал себя в то творческое состояние, когда рука, казалось, сама собою переносила на холст, картон или бумагу саму жизнь. По словам И. Грабаря, «кустодиевские портреты выделялись на фоне тусклых академических выставок; как произведения мастера, они были в центре внимания, автора приглашали на все выставки, он стал известностью». Министерство искусств Италии заказало ему автопортрет,который был помещен в зале автопортретов художников разных эпох и стран в знаменитой флорентийской галерее Уффици. Наряду с портретами на выставках появились жанровые картины Кустодиева. Одна из главных тем — шумные, людные ярмарки в родных ему приволжских городах. Критики-эстеты обвиняли автора в бытописательстве, лубочности. Но художник не обращал внимания на эти кривотолки. Не менять же ради чьих-то мнений свою палитру — яркую и жизнерадостную. Да и как было понять в петербургских салонах, что ярмарка в провинции — это не просто место купли-продажи, а своеобразный центр, где можно и на людей посмотреть и себя показать — свои пестрые наряды, разудалую игру на гармонике. Картины Кустодиева можно было читать как искрящиеся юмором повести. Ведь и дипломной работой в академии у него была не композиция на историческую или религиозную тему, как было принято, а «Базар в деревне», за которую он получил золотую медаль и право на пенсионерскую поездку за границу. На него в заграничных галереях большое впечатление произвели работы голландских мастеров, в первую очередь П. Брейгеля: многолюдные полотна этого мастера лучше толстых фолиантов рассказывали о нравах и быте голландцев, оживляли далекий XVI век. И это роднило художнические взгляды голландского мастера и русского художника века XX. Кустодиева восхищало мастерство Рубенса «лепить» на плоскости холста человеческое тело, в первую очередь — женское. Позднее Кустодиева назовут «русским Рубенсом». Он буквально влюбился в Париж, особенно в Венецию. Но... сократил зарубежную командировку, вернулся в Россию и отправился куда-то под Кострому за свежими впечатлениями и темами. Друзья посмеивались: «Когда-то Ивану Шишкину в Германии не хватило русских лесов, и он из Дюссельдорфа сбежал прямиком в Елабугу. А тебе в Венеции небось скучно стало без астраханских купчих...»

Кустодиев не раз выезжал за границу. Чтобы испить из родника мировой культуры. Но это не влияло на его самобытность, на глубоко русский, национальный характер творчества. Поездки всегда были недолгими. Художника тянуло на родину. Отправлялся он и за границу и в странствия по России всей семьей — с Юлией Евстафьевной, женой, верным другом и помощницей, с детишками — сыном Кириллом и дочерью Ириной. Сын, ставший художником, оставил воспоминания о манере Кустодиева работать. Он подтверждает, что композиции как бы сами собой всплывали перед мысленным взором отца. Оставалось только воплотить их в жизнь. Кустодиев сначала делал быстрый эскиз в альбоме, потом перерисовывал более подробно и тщательно на большой лист бумаги. Наконец, всю композицию переносил на холст светлой, жидко разбавленной охрой. Подобным образом встарь многие иконописцы намечали охрой лики святых, а затем прорисовывали их со всем тщанием. А палехские мастера и поныне на черную лаковую поверхность наносят рисунок легкими мазками белил, что придает их живописи удивительную прозрачность и яркость. Затем Кустодиев тщательно прорабатывал какой-то участок картины, который становился как бы цветовым камертоном для всего полотна. Работал быстро, с упоением, подпевая несильным, но приятным тенором, или под музыку граммофонной пластинки. Он очень любил Бетховена, Вагнера, Скрябина. Однажды обмолвился: «Я бы очень хотел, чтобы в тот момент, когда буду умирать, я мог бы слушать траурный марш Зигфрида» (Вагнера.). Признаки надвигающейся беды, круто и безжалостно изменившей жизнь Кустодиева, появились в 1909 году. Вдруг заболевала рука, и пальцы не могли удержать даже легкую кисточку для акварели. Начались страшные головные боли. По нескольку дней приходилось лежать в затемненной комнате, укутав голову платком. Любой звук усиливал страдания. Питерские врачи нашли у него костный туберкулез и направили в горы Швейцарии. Закованный от шеи до талии в жесткий целлулоидный корсет, оторванный от мольберта и красок, месяц за месяцем лежал он, дыша целебным горным воздухом Альп. Случилось удивительное. Кустодиеву нельзя было рисовать, но невозможно было выключить зрительную память, образное мышление. Перед его взором вставали одна за другой картины во всей своей композиционной завершенности, цвете. Он мысленно «снимал» одну картину, отставляя ее «на пока» в запасники памяти и водружал «на мольберт» другую. Эти долгие месяцы художник позже вспоминал «с теплым чувством, с чувством восторга перед творческим порывом и горением духа». Еще удивительнее то, что

большую часть задуманных тем, сюжетов Кустодиев впоследствии «перевел» на холст, в реальные картины. А болезнь наступала. Она оказалась страшнее, чем предполагали: опухоль спинногомозга. Онперенес ряд тяжелейших операций, длившихся по нескольку часов. Перед одной изних

профессор сказал жене:

- Опухоль где-то ближе к груди. Нужно решать, что сохранить, руки или ноги?

- Руки, оставьте руки! Художник — без рук? Он жить не сможет! И хирург сохранил подвижность рук. Только рук. До конца жизни. Отныне его

«жизненное пространство» сузилось до четырех стен тесной мастерской, а весь мир, который он мог наблюдать, оказался ограничен оконной рамой, за которой синел купол церкви, по тротуару лишенной деревьев петербургской улицы шаркала толпа куда-то спешащих прохожих. Но чем тяжелее было физическое состояние Кустодиева, тем самозабвенней он работал. За годы неподвижности он создал лучшие свои вещи. В них — ни тени пессимизма, свидетельства страданий. Картины по-прежнему лучатся теплом доброй усмешки, заполнены точными, будто с натуры списанными деталями исконно русской жизни, быта. Он работает и как портретист и как театральный художник, осваивает гравюру по дереву, лишь мрамора перестала касаться слабеющая рука. Незаметно в полотнах тягот Первой мировой войны, революции, голода и холода, разрухи. Они отягощали жизнь, но не отражались на холсте. Кустодиевские полотна этой поры сравнительно невелики по размерам, в среднем метр на метр. Но не потому, что туго было с холстом, красками (хотя и это случалось). Просто граница картины должна была быть там, куда дотягивалась кисть прикованного к креслу художника. Вот его «Московский трактир». Чаевничают кряжистые, осанистые извозчики. Сценку эту Кустодиев когда-то подсмотрел в Москве, говорил: «Веяло от них чем-то новгородским, иконой, фреской». Истово, словно молитву творя, пьют чай извозчики-старообрядцы, держа на выпрямленных пальцах блюдца. Темно-синие кафтаны, окладистые бороды мужиков, белые холщовые одежды половых, темно-красный, словно мерцающий фон стен и масса извлеченных из памяти деталей точно передают атмосферу московского трактира... В роли извозчиков позировали сын, приятели, не оставлявшие художника. Сын вспоминал, как, завершив работу, радостно воскликнул Кустодиев: «А ведь, по-моему, картина вышла! Аи да молодец твой отец!»

И это действительно одна из лучших его работ. Федор Иванович Шаляпин задумал поставить на сцене Мариинского театра оперу А. Серова «Вражья сила» — драму из купеческой жизни по мотивам пьесы А.Н. Островского«Не так живи, как хочется». Ему очень хотелось, чтобы эскизы декораций и костюмов выполнил Кустодиев, и сам отправился на переговоры. Увидел художника в тесной мастерской, одновременно служившей и спальней, в кресле-каталке, полулежавшего под нависшим над ним мольбертом (так теперь ему приходилось работать), и «жалостливая грусть» пронзила сердце великого певца. Но только в первые несколько минут. Шаляпин вспоминал: «Он поразил меня своей духовной бодростью. Блестяще горели его веселые глаза — в них была радость жизни. С удовольствием он согласился делать декорации и костюмы. - А пока что попозируйте мне в этой шубе. Шуба у вас больно такая богатая. Приятно ее написать...» Эскизы декораций и костюмов были выполнены быстро и приняты заказчиком безоговорочно.

Опера поставлена. Кустодиев несколько раз был на спектакле. Шаляпин заезжал за ним в своем автомобиле, привозил в театр, словно ребенка вносил на руках в ложу и шел гримироваться. После спектакля таким же образом доставлял в квартиру и, лишь бережно усадив в кресло, прощался. А работа над портретом продолжалась. Это были ни с чем не сравнимые встречи двух больших художников. Кустодиев работал над очередным эскизом, а Шаляпин рисовал автопортрет и при этом пел вполголоса, а Кустодиев подпевал. Вот так они и работали. Единственный в своем роде дуэт!..

Портрет получился огромный — более двух метров в высоту. Величественный, барственный певец России широко вышагивает по снежному насту в роскошной шубе. На картине нашлось место и для семьи Шаляпина, и даже для его любимой собачки. На втором плане город, конечно же, провинциальный, наполненный жизнью, праздником Масленицы. Портрет так понравился Шаляпину, что он взял и эскизы к нему. Для того чтобы Кустодиев мог работать над такой большой картиной, брат-инженер укрепил под потолком блок с грузом. Полотно с подрамником было подвешено и его можно было самому приближать, отдалять, передвигать вправо-влево. Он писал портрет участками, не видя целого, примерно так, как когда-то Микеланджело расписывал потолок Сикстинской капеллы. Кустодиев говорил: «Порой я сам плохо верю, что написал этот портрет, настолько работал наугад и на ощупь». А расчет на деле оказался изумительным. Картина, по единодушному мнению критиков, стала одним из лучших достижений русского портретного искусства. Одна из последних работ Кустодиева — «Русская Венера». Ну как поверить, что эта пышущая здоровьем, великолепно выписанная нагая молодая женщина, создавалась в то время, когда художник говорил: «Меня мучит по ночам один и тот же кошмар: черные кошки впиваются острыми когтями в спину и раздирают позвонки...» А правая рука стала слабеть и усыхать. Холста для «Венеры» не нашлось. И он писал ее на обороте какой-то своей старой, считавшейся неудачной, картины. В создании полотна участвовала семья. Брат Михаил приспособил блоки и противовесы для полотна. Позировала, как и для многих других полотен, дочь. За неимением веника ей пришлось держать в руках линейку. Сын взбивал в деревянной бадье пену, чтобы изображение даже этой второстепенной детали было близким к реальности. Так рождалось это одно из самых жизнелюбивых полотен. До последних дней жизни Кустодиев неутомимо работал. Он был занят эскизами декораций для театра марионеток к сказке «Кот, лиса и петух». 4 мая сдал 24 (!) гравюры для выставки в Государственном Русском музее... Вс. Воинов, друг художника, автор первой монографии о нем, записал в своем дневнике: «15 мая. Именины у Кустодиева. Он очень болен, но сидел в своем кресле. К нему приезжал Горбунов». И на полях приписка: «Последний раз в жизни видел Бориса Михайловича». Горбунов — в те годы управляющий делами Совета народных комиссаров СССР. Он приезжал, чтобы сообщить Кустодиеву: правительство выделило деньги для его лечения за границей. Слишком поздно. Борис Михайлович Кустодиев скончался 26 мая 1927 года.