Жива ли современная литература?
Сегодня часто можло услышать о том что, литература умерла. Утверждение это в корни ложное. Но тогда вы скажите: "Где он, гений современности?" Но ведь не в одну эпоху это не было совершенно ясно. Известно, что во времена Пушкина писать было модно. И время внесло свою ясность. В мировой и русской классике остались лишь те, кто этого действительно достоин. Литература - это зеркало истории. ей присуще меняться и приобретать совершенно невообразимые формы. Сегодняшняя поэзия,например, не имеет рифмы, а излагает верлибром,белым стихом или же просто текстами. С прозой все понятно,здесь главное - мысль, выразительная,одаренная речь и вострый взгляд на мир. А как же поэзия? Вы возразите: "Что же по соседству живет второй Пушкин?" Мой ответ ошеломит - я этого не исключаю. На сегодняшний день современная русская поэзия переживает необыкновенный подъем, сродни Серебряному веку. И пусть мы встречаем их не в литературных гостиных и балах, а на просторах интернета. Так разве это умоляет их талант. Друзья, литература проснулась! Пробудитесь же и вы!
Вера Полозкова (современный автор)
С ним ужасно легко хохочется, говорится, пьется, дразнится; в нем мужчина не обретен еще; она смотрит ему в ресницы – почти тигрица, обнимающая детеныша.
Он красивый, смешной, глаза у него фисташковые; замолкает всегда внезапно, всегда лирически.
Он немножко нездешний; взор у него сапфировый, как у Уайльда в той сказке; высокопарна речь его; его тянет снимать на пленку, фотографировать – ну, бессмертить, увековечивать.
Он ничейный и всехний – эти зубами лязгают, те на шее висят, не сдерживая рыдания. Она жжет в себе эту детскую, эту жажду полного обладания, и ревнует – безосновательно, но отчаянно. Даже больше, осознавая свое бесправие. Они вместе идут; окраина; одичание; тишина, жаркий летний полдень, ворчанье гравия.
Ей бы только идти с ним, слушать, как он грассирует, наблюдать за ним, «вот я спрячусь – ты не найдешь меня»; она старше его и тоже почти красивая. Только безнадежная.
Она что-то ему читает, чуть-чуть манерничая; солнце мажет сгущенкой бликов два их овала. Она всхлипывает – прости, что-то перенервничала. Перепстиховала.
Я ждала тебя, говорит, я знала же, как ты выглядишь, как смеешься, как прядь отбрасываешь со лба; у меня до тебя все что ни любовь – то выкидыш, я уж думала – все, не выношу, не судьба. Зачинаю – а через месяц проснусь и вою – изнутри хлещет будто черный горячий йод да смола. А вот тут, гляди, – родилось живое. Щурится. Улыбается. Узнает.
Он кивает; ему и грустно, и изнуряюще; трется носом в ее плечо, обнимает, ластится. Он не любит ее, наверное, с января еще – но томим виноватой нежностью старшеклассника.
Она скоро исчезнет; оба сошлись на данности тупика; «я тебе случайная и чужая». Он проводит ее, поможет ей чемодан нести; она стиснет его в объятиях, уезжая.
И какая-то проводница или уборщица, посмотрев, как она застыла женою Лота – остановится, тихо хмыкнет, устало сморщится – и до вечера будет маяться отчего-то.
Доброе утро,люди!