Устный журнал «Дай сердца твоего коснуться сердцем»

        Министерство образования и науки РФ

Министерство образования

ГБУ ПО РМ

«Рузаевский железнодорожно- промышленный техникум

им. А.П. Байкузова»

Устный журнал

«Дай сердца твоего коснуться сердцем»

                                                                        Классный руководитель

                                                                        Попова В.И.

        Тема устного журнала: «Дай сердца твоего коснуться сердцем»

                                        ( Л.Г.Киселёва. Творческий путь.)

        Цели устного журнала:  Раскрыть нравственные основы творчества                                              Л.Г.Киселёвой и показать её                                                                      сопричастность к делам в жизни общества;

          развивать в учащихся понимание                            гражданской позиции;

        воспитывать в учащихся материалом         устного журнала, искренность чувств и         переживаний при восприятии произведений         искусств.

        Оснащение:         компьютерные копии портрета                                 Л.Г.Киселёвой, её графических работ,                         Газета ЗОЖ.

        Использованная литература:

        1) Киселёва Л.Г. Дай сердца твоего         коснуться сердцем или Путь за пределы         самой себя. Графика. Эссэ – Боровск, 1989.

        2) Никитин Г.П. Хозяйка своей судьбы –         ЗОЖ, 2002, № 18.

Страницы

Устного журнала

«Дай сердца твоего коснуться сердцем»

Страница первая

Биография Л.Г.Киселёвой

Страница вторая

Как обретается дух?

Страница третья

Человеку дано выбирать.

Страница четвёртая

Найти своё предназначенье.

Страница пятая

Зорко одно лишь сердце.

Страница шестая

Осознание себя

Страница седьмая

Вырваться из плена своего одиночества.

Страница восьмая

Счастье быть нужной

Страница девятая

Я выбираю любовь

Страница десятая

Я пришла в этот мир человеком!

Страница одиннадцатая

Что такое красота?

Страница двенадцатая

Жить – это медленно рождаться!

Страница тринадцатая

Путь за пределы себя.

Страница четырнадцатая

Не позволяй душе лениться

        Вот и опять весна! День сегодня такой добрый: солнце льется во всю ширь моего окна, глазам больно — так ярко, так празднично. И воздух такой дурманный, какой только весной и бывает.

        Но все реже во мне появляется смутное беспокойство птицы, которой пора отправляться в полет, чтобы исполнить дело, предназначенное ей природой и жизнью, как бывало со мной прежде, в юности.

        ...Мое небо — мой потолок. Где-то там ветра и туманы, движение, многоцветность, многоголосица мира, и мир этот — мимо меня. Когда ты родился больным и это уже навсегда, то кажется, что так и должно быть, и все привыкают, и сама привыкаешь... Вот только тревожный весенний зов наполняет душу смутой и тоской по чему-то неведомому, да еще когда вечерний летний ветер приносит, с другого края города звуки духового оркестра с танцплощадки горсада...

        Но и это с возрастом проходит. Все, к счастью и к сожалению, про
ходит. Вот эта мысль о каждом уходящем мгновении тревожит меня
теперь. И мне кажется, что еще чуть-чуть напряжения, и я пойму самую
главную тайну для человечества: для чего мы живем? Зачем .страдаем,
боремся, ищем и куда уходит все? Во что обращаются наши находки и
потери?

        В юности я думала: люди созданы природой для продолжения самих себя и бессознательно всегда идут к этому. Во мне тоскует природа, что я не могу восполнить ее. Но ведь природа не терпит пустот. Там, где подводит тело, должен с еще большей остротой жить дух, и значит, моя жизнь тоже имеет свое предназначение?

        Вот только бы понять: в чем? Для чего? И как обретается дух?

        Мой городок, в котором я родилась, остался за пределами моего бытия. Я видела его лишь в редкие часы своих поездок на машине, и мне кажется, живи я в другом городе, я была бы такой же, как сейчас. Зримый его образ сложился в моей памяти, как нечто патриархальное. Его улочки, дома, где все на горе или под горой, навевают настроение покоя, уюта, тишины, и постоянный гул автомобилей за моим окном не разрушает этого представления.

        Тишина и покой побуждают к работе мысли, настраивают высоко, философски, но они же способствуют лености и вялому образу жизни. Все двояко в этом мире. Но человеку дано выбирать. И я склонна думать, что не бешеные темпы, ритмы, смена впечатлений определяют напряженность жизни человека. И что на ленивую душу даже Москва будет навевать деревенский сон. А значит обстоятельства не определяют судьбы, они только испытывают?

        И че-ло-ве-ку да-но вы-би-рать, чтобы узнать предел своих возможностей?

        Однако, возможно ли это — подняться выше своего потолка?

        И где он, потолок, — над головой или в душе?

        В Москве живет моя подруга. Окончила Строгановское училище. Человек, профессия которого — украшать. Всегда унылым голосом рассказывает мне о своей работе, о столичной сутолоке, давке в метро и в автобусах, как ни в чем проходят ее дни, о том, как быстротечно время... Стоп! Вот на этой мысли мы с ней встречаемся. А потом опять расходимся. Она считает, что раз уж не повезло, и мы не отмечены божьей метой, и нас не мучит талант с пяти лет, как Чайковского, например, то и нечего из себя давить — масло из кирпича не выдавишь, такое только в сказках бывает.

        ...Хорошо, что мы не встретились в моем прошлом, когда я впервые взяла в руки карандаш и попробовала рисовать, рисовать плохо, беспомощно и, казалось, безнадежно. Теперь мои друзья прошлых лет признаются, что свысока посматривали на мои первые рисунки и поражались, зачем я занимаюсь не своим делом. Нет, во мне не было потребности рисовать но была неистребимая жажда самоутверждения, желание что-то делать, действовать, НАЙТИ СВОЕ ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ.

        И да здравствует вечный зов юности, который гонит за горизонт земли и самого себя, чтобы познать, познать, осуществиться! И благословен тот, кто услышал его в себе — в этом смысле я человек счастливый.

        И потому уж в который раз брала я безгласный, бездыханный в своей белизне лист бумаги и вслепую копировала то, что попадало в поле зрения, веруя, что вот это и есть искусство, что вот если однажды получится у меня каждая прожилка на листке цветка, каждая веснушка на лице соседки — вот это и есть предел мастерства. Цветок получался «как живой», и все ахали, как похожа соседка на моем рисунке, только дыхания в них не было.

        Нет, не с умения воспроизводить натуру начинается художник. «Зорко одно лишь сердце — самого главного глазами не увидишь», — говорил мудрый писатель Сент-Экзюпери. Сколько времени прошло, прежде чем я увидела мир в линиях, очерчивающих формы! Эта линия плавная и нежная, если она — девушка, мать, ребенок, тревожная и напряженная, если она — плач, горе, боль, изломанная, кричащая, если она — война...

        А пока...

        И отчаяние, и страдание, и слава, и власть - все приходит к человеку для испытания. Ты скажешь: «Тебе хорошо. Ты сильная от корней, потому тебе хочется преодолевать свои барьеры, оттого твои рисунки жизнерадостны. Но если человек по натуре рохля, пессимист, в общем, не борец?..

        А знаешь, из детства я вынесла одно самое острое ощущение — ощущение своей беспомощности, беззащитности. Наверное, потому, что среди детей чувствовала себя «белой вороной», не было непосредственности детства, жизни взахлеб. Легко могла заплакать, но не умела легко рассмеяться. Стоило остаться одной, огромный страх расползался по всем уголкам моего маленького существа. Так и сидела, боясь пошевелиться, пока кто-то не придет, чтобы нарушить жуть моего одиночества. Мир казался непонятным и потому грозным, извергающим отовсюду опасность, беду. Вокруг бегало, прыгало, хохотало босоногое детство. Как птицы на ветке сидели мы на нашей дворовой лавочке, но вот заводила пошептал что-то в одно ушко, в другое, и вся стайка — порх! — улетела неведомо куда...

        ...Одиночество заставляет страдать, но одиночество способствует размышлению и мудрости. Все двояко в этом мире, и я выбираю НАПРЯЖЕНИЕ.

        Не знаю, в какую минуту приходит осознание самого себя, конечно, к каждому в свое время, да и не вдруг, не сразу, но понимаешь, каким тебе хочется быть.

        Даже в самом малышовом возрасте — я это видела — люди ценят силу: сначала физическую, взрослея — силу ума, таланта, понимания, старея — силу внимания, добра...

        Они любят тех, кто весел, они тянутся к тем, кто излучает бодрость, с кем надежно, интересно, кто их поймет.

        И чтобы вырваться из плена своего одиночества, мне надо стать такой. И люди придут ко мне. Через их судьбы, их ощущения, дела, мысли я проникнусь тем миром, который для меня за горизонтом. Все будет...

        А пока — книги. Долгое время бывшие для меня развлечением, однажды они явили всю свою бесценность.

        Книги, мировая душа человеческая со всеми ее бедами, противоречиями, катастрофами, идеями, озарениями, в соприкосновении с которыми наполняется твоя душа их опытом, мудростью понимания... Когда так много носишь в себе, то невозможно жить со своим «сундуком», никому ничего не отдавая. И когда есть что сказать друг другу — жажда общения неизбежна. Меня любили и забывали, и приходили новые люди и уходили, порой навсегда, и опять приходили...

        Кто знает, сколько прошло их через мой дом: юных и зрелых, счастливых и несчастливых, довольных и неудовлетворенных, кто подсчитает, сколько мы отдали друг другу мгновений радости и печали, открытий, надежд... И я узнала счастье быть нужной — самое большое счастье в человеческой жизни.

        И я поняла, что если очень устанешь, то не сильного надо искать, чтобы прислониться, а слабого — отчаяние другого, ищущего в тебе поддержку, мобилизует твои силы.

        Но я убедилась, что если человеку всегда подставлять плечо, то он так и не научится сам стоять — участие не всегда несет в себе добро.

        И я узнала, что непримирима к людям безвольным, что готова простить неудачи человека, но лишь когда он ищет, напрягается, сопротивляется обстоятельствам, это его

оправдывает, но нетерпима к живущим «по воле волн»... «Я такой потому, что меня так воспитали»,— я слышала это всеоправдывающее кредо от других, но моя душа противилась ему, потому что поняла: человеку дано выбирать.

        Я выбираю ЛЮБОВЬ. И любовь наградила меня, дав мне десять ушей, двадцать глаз, сто сердец, и потому так многолико раскрылся мир и все чувства — в меня. Я обрела способность ощущать его сердцем поэта из «Евгения Онегина», маленького доброго несчастного человека из чеховских рассказов, и метаться сердцами его «Трех сестер», и мечтать, как Ассоль, и страдать от своей мудрости, как Маленький Принц, и заплакать слезами своей подруги... И вдруг утратить ощущение всех запахов, звуков, красок со смертью любимого человека...

        ...Два года    я рисовала    только цветы, чтобы   в буйстве их красок, линий, форм вновь обрести утраченное. И сколько раз    в    эти минуты мне казалось: «Вот и предел. Зачем любить, если так   горько   от обид, потерь,  разлук,    которые  приносит любовь; зачем мне сто сердец, если и   в одном    столько   муки.    Зачем все —, если смерть...». Цветы получались   яркими   и печальными   на трагическом черном фоне. Но в них назревала душа.

        Жить — это медленно рождаться. Благо человека, если муку своего рождения он сможет обратить в

радость.

        И  любовь    снова возрождается из пепла и зовет, тревожит. В каждом прикосновении    к жизни меня хоть чуть, но ударяет   ее током. И тогда в невыразимой глухоте мира слышится сердцебиение людское. И потому, что бы там ни было, я подписываюсь  под  словами  Экзюпери: «Самая большая роскошь    —    это роскошь человеческого общения», — потому что только рядом с другими узнаешь цену    себе    и силу    свою, только с другими    рождается твое «Я», когда уже не только СВОИМ. горем живешь,    а болью    всех, кто страдал,    когда не   только    СВОЙ день жизни заботит, а земной человеческий день…

        Незаметная точка на огромной географической марте — мой город. Невелики события его жизни. Но если мое сердце причасто к миру, то сжимается оно, узнав о трагедиях Чили и Никарагуа, с тревогой следит за событиями Вьетнама и Афганистана,. И тогда маленький дом вырастает до (необыкновенных размеров. И неважно, в огромном городе ты живешь или в селе... Если сердце причастно. И .никакая тяжесть условностей, притягивающих меня книзу, не может .согнуть, потому что я больше не .бесформенный комочек глины — плоти, а частица мира, без (которой мир и не существует.

        Это ощущение пришло ко мне неожиданно в нашем старинном бору, веками окружающем мой город. Где-то в поднебесье качают своими лохматыми головами сосны, и в этом шуме деревьев — голос вечности. Только птичий щебет напоминает о земном, преходящем. И я такая маленькая у подножия вековечности, такая слабая и обреченная. Но вот я на обрыве. Где-то далеко внизу солнце высвечивает сверкающие блики — ручей. И оттуда поднимаются ко мне могучие сосны. Но нет, отсюда, сверху, могучими они не видятся. Ветер раскачивает их стволы, кажется, что они из картона и вот-вот надломятся... Все двояко в мире. Важно ощущение себя в нем. Что знают эти деревья, живущие так долго? Одинокие несутся в космическом пространстве светила, бесцельны бесконечные облака, проплывающие над нашими крышами. Только я, человек, знаю, как волнующи звуки музыки, как прекрасны эти деревья, цветы и звезды, как весел птичий и ребячий гомон, как неповторим первый трепетный поцелуй...

        Да разве можно все это, испытываемое за короткую человеческую жизнь, променять на долгое существование в немом безмолвии, в глухом одиночестве покоя! Мне здорово повезло, что я пришла в этот мир ЧЕЛОВЕКОМ. И это ощущение поднимает вверх. Потому мои рисунки — взгляд сверху. Сверху не видно деталей, мелочей, в поле зрения попадает лишь главное, сущее: дети, цветы, сказка, весна, любовь, печаль, осень, одиночество, старость. Все вечное в своей повторяемости, возрождении, и все преходящее в жизни отдельного человека.

        Однажды внук спросил деда: «Что такое красота?» И тот ответил: «Когда услышишь, как в цветке стучит сердце, значит, к тебе пришла красота»... Видно, так рождается в искусстве своя тема. Так она вызрела во мне: чудо каждого дня. Облака на небе — приглядись — похожи то на прекрасное платье сказочной феи, летящей над землей, то на странного неведомого зверя. А струи дождя! Они словно струны, натянутые между небом и полем. Пролетит сквозь них стая ласточек, зацепит крыльями, и зазвенят, задрожат струны нежной песней. Если посмотреть себе под ноги, то можно увидеть еще одно чудо: нежнейшее пушистое гнездышко — одуванчик. Но только его нельзя трогать руками, исчезнет — чудо неприкосновенно. И вот еще одно: девчушка, хрупкая и беззащитная, под режущими струями дождя среди ночи держит зонтик над звездой: чтоб не погасла, ведь звезды так нужны людям.

        Но если осень, грязь и лужи, ранние сумерки и холод дохнувшей зимы? Где же тут красота? Может, в окошке, что светит посреди тьмы, отражаясь в холодной воде, обещая тепло и уют?

        Ну, а старость? Какая уж тут красота? Но как прекрасно лицо женщины в осени! Как светла печаль ее легкой улыбки, мудры всепонимающие глаза, добры большие натруженные руки, которые все могут, все умеют. Это руки моей мамы. Красота всюду. Я увидела ее в каплях дождя, рассыпавшихся словно бусинки по волосам моей подруги, и в добром свете глаз моего отца, и на румяных щеках моего друга, пятилетнего Вовки. Она в стуке сердец влюбленных, встретившихся в моем доме, и в комочке снега, принесенном с улицы моими друзьями в стакане, и в осенней ветке клена, стоящей в вазе на моем столе...

        Мизерные порции жизни, так скупо подаренные мне судьбой, обрели всю свою высокую цену, будучи в сущности бесценными (в обоих смыслах).

        И когда кто-то говорит: «Как неинтересно, как буднично жить», — это печально: значит, к человеку не пришла красота.

        Но как рассказать обо всем этом в линиях, штрихах, мазках, где найти силу, чтобы рядом с моим рисунком человек удивился, узнав в необычном привычное, что окружает его каждый день? И тогда я пробую рисовать картину словами: «...С небес к окну приник с хрустальным звоном не то снежок, не то луны кружок. Казалось, только руку протяни — и на ладони ты ощутишь его скользящий холодок... Какой-то праздник праздновала ночь и наряжала звездами деревья, застывшие фонтаном ледяным, и приглашала невидимых гостей... Я эту ночь видала, я тайну подсмотрела в тот звездный час зимы... И воскрешаю вновь забытые виденья ночи, утраченную добрую минуту.

        Уж сколько сломано карандашей и перьев, чтоб не забыть нам сказок зимних, летник — всяких, чтоб   не   терять таких мгновений потому, когда на наши «почему» узнаем множество   ответов   и смотрим  на звезды, на луну, а сердце не задето...»

Как задеть сердце, чтоб услышали, увидели, узнали, полюбили.

        ...По ночам меня мучит бессонница. Друзья дают советы: димедрол, мед, аутогенная тренировка..., а лучше всего считать слонов. И я считаю: ... три, четыре, пять...

        А вот эту линию я сделала плавной, словно волосок на ветру... шесть, восемь, десять... Нет, не то. Линии должны идти не вниз, а в стороны, чтобы воздух их обтекал... двадцать, тридцать... сорок... Почему так печально лицо у моек Девочки-Весны, словно подраненная птица. Так не бывает. Весна — начало, в начале нет печали... тысяча пять... тысяча десять... тысяча двадцать. Вероятно, вес «слоны» пересчитаны, потому что я, наконец,, засыпаю.

        Мне снится стена, на которой я, словно мозаику, выкладываю из кусочков-заготовок лицо. Лицо дисгармонично, вроде бы все есть, но все на своем месте, смещено: глаза •— один в фас, другой — в профиль влево, нос — в профиль направо, в трагическом крике раскрыт рот, словно от боли и ужата, что лицо его так изуродовано, что ему не суждено родиться из небытия, потому что художник этот — я, а лицо это — мой автопортрет...

        Но приходит день и своим светом снова вселяет надежду, что смогу, сумею, найду, ведь я сама, выбрала этот путь — путь за пределы самой себя, эту долгую дорогу труда и терпения, ведь жить — это медленно рождаться.

        Помнишь, у Экзюпери: «Мучительно не уродство измятой человеческой глины, но в каждом из людей, быть может, убит Моцарт».,.

        Нет, конечно, подруга-дизайнер права: гениальным себя не сделаешь, талант из ничего не родишь. Но разве мы рождаемся ни с чем? А дар образного восприятия мира — разве он не природен? Посмотри, как рисуют дети, как зорко их сердце! Маленький человек, зависимый от всех и вся, живет наполненной внутренней жизнью, вырастая, нивелируется стандартами жизни и в суете будней пропускает дни свои мимо себя. Глаза его слепы, а уши глухи — его не коснулся дух: не знает, не слышит, не любит. Я думаю и о таком человеке. Так рождается новая тема моих рисунков. Уходит из жизни поэт Марина Цветаева, так ярко, так сильно ощущавшая восторг жизни. Уходит из мира равнодушных — не понимают, не ценят, не любят.

        Где-то на чердаке в сетях паутины погребен портрет «Прекрасной дамы». С печальным укором смотрят глаза прошлого: не помнят, не видят, не любят.

        Склонилась над пустым столом с холодным стаканом чая сутулая фигурка старушки. Глухая тишина окутывает ее — тишина одиночества. И только скрипит, стонет старый дом: не знают, не едут, не любят,..

        ...Моя мама, приехав со мной, маленькой, уж который раз в больницу и ожидая чуда, услышала: «Медицина бессильна — не выживет»... Но чудо свершилось — я выжила. Медики говорят об исключительности случая. А я думаю: может, потому, что ЛЮБЛЮ?

        Из моего окна видна унылая стена соседнего дома, чуть пониже — концы ветвей деревьев, чуть дальше — собор с куполами-шлемами, как у древних русских витязей, которые я так люблю рисовать зимой, а чуть выше, в самом уголке рамы — кусочек неба и две-три звезды на нем.

        Вот и вечер. Еще один день прошел, день—жизнь. Пройдет лето. Придет осень. Мне теперь так хорошо в осени. Это пора домашнего уюта, тепла, возвращения домой «блудных сыновей». Вот только в лес осенний хочется, когда облетит с деревьев листва и покинут нас птицы, исполнив свое природное дело, и кругом тишина, покой, а воздух чистый, морозный, видно далеко-далеко, и ничего уже не жаль, и смирно так в душе, и мудро в голове...

        Так в чем же смысл МОЕГО мгновения под этим небом? Кажется, и теперь, в зрелом возрасте, я не знаю ответа на этот вечный вопрос. И только греет тихая тайная надежда, что все не зря. Это случается, когда, читая книгу отзывов, привезенную с очередной моей выставки, я слышу голоса:

        «Самое-самое сильное впечатление — это открытие себя — еще не знакомой — в окружающем мире. И ощущение, будто по росистому полю навстречу рождающемуся дню несешь ребенка, трепетно и бережно прижимая его к себе...».

        Или: «Всю жизнь я ищу чего-то, а что именно мне нужно — не знаю. Посмотрев рисунки, я подумал, что в них заключается смысл моих поисков...».

        Значит, услышали, отозвались, любят.

        Я приветствую тебя, человек, открывающий себя и мир, в жажде познать пределы всего земного. «Дай сердца твоего коснуться сердцем...».

АВТОБИОГРАФИЯ

        Моя мама, мной беременная, чудом оберегаемая, прошла через огромное поле сквозь пули и взрывы снарядов подмосковного боя 1942 года и вынесла меня из войны.

        Радость рождения рано обернулась бедой — болезнью.

        Первое детское и самое острое впечатление: все куда-то идут, я — всегда там, куда посадят.

        Еще не понимала, что если не можешь ходить, то надо учиться летать.

        В одном фильме есть такой диалог:

        — Как ты думаешь, с чего птица начинает свой полет?

        — Наверное, крылья расправляет...

        — Нет, сначала она набирает в грудь воздух...

        «Воздуха» я набиралась в 16 лет в ленинградском институте имени Турнера, где (находилась на лечении и где не .смогли поставить меня па ноги, но «поставили» душу, как ставят голос певцу.

        А позднее — в ЗНУИ (заочный народный университет искусств), куда поступила учиться в 17 лет на факультет рисунка и живописи. Работа и терпение, терпение и работа.

        Парадокс: если бы не была больна, не стала бы рисовать, не узнала бы, что могу.

        1965 год — первая персональная выставка в родном городе Боровске и в Калужской области, состоящая из учебных рисунков. Первое эхо от зрителей, узнающих людей на портретах и боровские улочки: «Ой, а вот тетя Клава! А вот эта улица у речки...».

        И мое первое сомнение: «А что будет близко и интересно зрителю в другом городе, где не знают ни тетю Клаву, ни улицы нашего Боровска?» И попытка осмыслить, чем сейчас волнуется мир, чего не хватает людям, что они ищут и каковы ценности сегодняшнего времени. В этих раздумьях приходит ощущение себя — человека и первое ощущение гордости в самом хорошем смысле этого слова: я могу и я умею что-то дать людям, чем-то взволновать их сердца.

        В газетах часто пишут про меня: «мужественная-? больше, хочется стать женственной. В моем положении чужое отношение создает мое ощущение.

        Преодолеть отношение к себе как   к больному человеку - значит стереть, грань этого ощущения. Когда преодолела — не заметила, а преодолев — полетела.

        В 20 с небольшим лет — первочувствие    себя    частицей огромного мира из трав, небес, цветов, морей, птиц, деревьев    и жажда   выразить чувства  и мысли словами. Отсюда  первые литературные попытки, которые публикуются и газетах, давая  возможность; хотя бы частично осуществить мою скрытую мечту о работе журналиста. Трудно сказать, что дополняет что: рисунки и новеллы — едины. Много лет   сотрудничаю с газетой, в основном это молодежные областные газеты «Молодой ленинец», «Магаданский комсомолец»   районная — «За коммунизм», центральные — «Правда», «Советская культура».

        1977 год — вторая персональная выставка в г. Боровске, 1978 год и далее — Москва и Московская область, Ленинград, Калуга, Запорожье, Миасс и другие города. Рисунки фантазийного характера, совсем не похожие на работы первой выставки.

        Переписка — не менее любимая форма связи с людьми, чем иные формы общения.

        И если кто-то про меня скажет «талант», когда увидит рисунки, то это ко мне не относится. Если Бог и дал мне талант, то это интерес к людям, жажду преобразовывать в их душах уныние в радость, безнадежность — в надежду и веру. Для этого и рисование, и писание. Если бы знала, что людям это не нужно, перестала бы и рисовать, и писать, ибо для себя — не интересно.

        Из близких мне мыслей самая близкая — Сент-Экзюпери: «Жить — это медленно рождаться...».

        Что самое постоянное и неизменное в моей жизни — это книги, а из переменчивости вкусов и интересов к тем или иным авторам, неизменная любовь к творчеству Марины Цветаевой, которая вне мод, в которой при разности наших позиций в отношениях с миром, нахожу много своего, себя.

        О моих родителях. Отец, Георгий Константинович, — шифер, потом — инкассатор. В годы войны — участник партизанского движения Подмосковья.

        Мать, Евдокия Васильевна, — воспитательница детского сада.

        Родители — мои корни. Без них, их забот обо мне, меня не было бы.

        Скрытые их влияния: от отца — внимательное, участливое отношение к людям, от матери — энергия, упорство. Их общее, соединившееся во мне — трудолюбие, жизнеспособность, адаптация в любых трудных условиях.

        Ушли из жизни почти одновременно, в один год.

        Мою сиротскую жизнь подхватили руки друзей, один из которых, став моим мужем, вернул счастливое ощущение вновь обретенной семьи, домашнего тепла и равновесия души.

        Люблю цветы и испытываю непреходящее чувство удивления перед фантазией природы, выразившейся в цветах особенно ярко.

        Не люблю, когда меня жалеют жалостью, разъединяющей меня с цельностью мира, с которым так трудно, по счастливо удалось соединиться в самом высоком проявлении: в причастии к всеобщему духовному устремлению.

Л. Киселева.

КОРОТКО ОБ АВТОРЕ

        Людмила Георгиевна КИСЕЛЕВА — художник и журналист, лауреат премии Калужского обкома ВЛКСМ (1978 год) — в течение многих лет выступает на страницах советской печати в двух этих качествах, одинаково успешно зарекомендовав себя и как художник-график, и как автор многочисленных статей, очерков и эссе на темы социалистической морали, этики, искусства. Оба эти вида творчества тесно переплетаются друг с другом в ее многочисленных публикациях на страницах газет и журналов («Молодой ленинец», «За коммунизм», «Правда», «Знамя», «Советская культура», «Юность», «Магаданский комсомолец» и в ряде других изданий).

        Обладая обостренным чувством заинтересованности во всех вопросах, которые составляют стержневую основу жизни общества, она создает одухотворенные очерки и статьи, основная направленность которых — борьба за утверждение здоровых нравственных принципов в жизни людей, за чистоту взаимоотношений в человеческом обществе, за бережное отношение к природе, к памятникам отечественной истории и культуры. Ее публикации всегда взволнованны и эмоциональны, а авторские иллюстрации, почти всегда сопровождающие текст, убедительным образом подчеркивают все те основные посылы, которые Л. Киселева развивает в своем журналистском и художественном творчестве, с особой яркостью демонстрируя личную заинтересованную сопричастность автора публикаций к делам и жизни общества.

        Л. Киселева с 1964 года участвовала во множестве художественных выставок, имеет в своем творческом активе большой ряд выставок персональных, на которых с успехом демонстрировала свою графику, всегда вызывающую большой интерес зрителя. Цельность мировосприятия художницы, ее мировоззрения, четкая гражданская позиция, искренность чувств и переживаний, выпукло выраженные в ее графических работах, неизменно привлекают к ее художественному творчеству внимание и душевную взволнованность самой разнообразной аудитории.

        Талантливая и плодотворная деятельность Л. Г. Киселевой позволили ей твердо заявить о себе, как о вполне сложившемся художнике и журналисте, ее творческая разносторонняя активность. подтвердили необходимость привлечения Л. Г. Киселевой к жизни и работе таких творческих коллективов, как Союз художников СССР, Союз журналистов СССР, членом которых она является.

        Творчество Киселевой, как и ее жизнь — все это — труд души, чуткой к добру и ко всему духовному.