ИРИНА ОДОЕВЦЕВА

Он сказал: — Прощайте, дорогая!

Я, должно быть, больше не приду.

По аллее я пошла, не зная,

В Летнем я саду или аду.

Тихо. Пусто. Заперты ворота.

Но зачем идти теперь домой?

По аллее черной белый кто-то

Бродит, спотыкаясь, как слепой.

Вот подходит ближе. Стала рядом

Статуя, сверкая при луне,

На меня взглянула белым взглядом,

Голосом глухим сказала мне:

— Хочешь, поменяемся с тобою?

Мраморное сердце не болит.

Мраморной ты станешь, я — живою,

Стань сюда. Возьми мой лук и щит.

— Хорошо, — покорно я сказала, —

вот мое пальто и башмачки.

Статуя меня поцеловала,

Я взглянула в белые зрачки.

Губы шевелиться перестали,

И в груди не слышу теплый стук.

Я стою на белом пьедестале,

Щит в руках, и за плечами лук.

Кто же я? Диана иль Паллада?

Белая в сиянии луны,

Я теперь — и этому я рада —

Видеть буду мраморные сны.

Утро… С молоком проходят бабы,

От осенних листьев ветер бур.

Звон трамваев. Дождь косой и слабый.

И такой обычный Петербург.

Господи! И вдруг мне стало ясно —

Я его не в силах разлюбить.

Мраморною стала я напрасно —

Мрамор будет дольше сердца жить.

А она уходит, напевая,

В рыжем, клетчатом пальто моем.

Я стою холодная, нагая

Под осенним ветром и дождем.

1922